Верни мне мои легионы!
Шрифт:
В отличие от Люция Эггия Цейоний знал, что желает услышать от него наместник, и привел убедительный довод в пользу правоты Вара:
— Очень многие германцы начали учить латынь…
— Чтобы лучше шпионить за нами, — вставил Эггий.
— Чепуха, — отрезал Цейоний. — И потом, у них уже в ходу наша монета. Они покупают у нас вино, гончарные изделия, ювелирные украшения; все это входит в их обиход. Мало-помалу германцы превращаются в жителей римской провинции. Все, что нам надо, — это подтолкнуть их в нужном направлении. Займем их страну, установим здесь свою власть, и лет через двадцать
Эггий посмотрел на Вара, и тому почудилась мольба во взгляде префекта, но почему-то даже это наместник воспринял как раздражающее упрямство.
— Не слушай его, командир! — с жаром произнес Эггий. — Если бы дикари хотели лечь под нас…
— Ты, наверное, хотел сказать — лечь у наших ног, — встрял Цейоний, указывая на просторечный оборот, который, конечно, не укрылся и от внимания самого Вара.
Если командир не умеет правильно выражаться, как могут вышестоящие серьезно воспринимать его высказывания?
— Если бы они хотели лечь под нас, — повторил Люций Эггий, еще решительнее выставив подбородок, — они бы сделали это еще двадцать лет назад. Да, они охотно берут наши товары, но и только. И хотя они живут в убогих деревушках — а таких деревушек в здешних землях не счесть, как и самих германцев, — варвары как были, так и остались воинственными и свирепыми. Да, иногда нам удается их разбить, но порой и они нас бьют. Надо это признать, ведь в противном случае вся их страна по ту сторону Рейна уже давно бы стала нашей провинцией.
Некоторые командиры отстранились от Эггия, как будто тот был болен заразной болезнью. В известном смысле так и было: отсутствие такта может погубить даже самую перспективную карьеру. Вар уже приготовился вывести его из военного совета, однако в последний момент сдержался, вспомнив, что кое-какие подобные опасения высказывал сам Август.
— Легкую задачу может выполнить любой, — промолвил Вар, — а для выполнения более сложной нужны незаурядные люди. Август решил, что мы с вами и есть те самые люди, которым по плечу нелегкое дело. На мой взгляд, это знак высокого доверия и похвала каждому из нас и всем воинам Семнадцатого, Восемнадцатого и Девятнадцатого легионов. Может кто-нибудь сказать, что я ошибаюсь?
Он выдержал паузу. Никто не проронил ни слова, промолчал даже упрямый Люций Эггий. Ничего другого Вар и не ожидал. Смельчак может спорить с наместником провинции, но уже более тридцати лет в империи не находилось безумцев, желающих всерьез ссориться с Августом. Если ты поссорился с Августом, ты пропал. Римляне хорошо усвоили этот урок.
— Поскольку император дал нам это поручение, мы найдем способ его выполнить, — заключил Вар. На это тоже не последовало возражений.
Тропа петляла по лесам. Сапоги Арминия, хлюпая, месили грязь. Он поскользнулся и чуть было не упал. Обувку Арминий получил у крестьянина, выменяв ее на свои подбитые гвоздями легионные калиги и получив в придачу стол и ночлег. Римская обувь оказалась хозяину не очень-то впору, но подбитая железными гвоздями подошва все равно делала калиги ценным приобретением.
Что же касается Арминия, он в любом случае предпочитал привычную обувь, да и лесные тропы были ему милее мощеных римских дорог. Хотя такие дороги были гладкими, без ухабов и рытвин, но помаршируй по ним от рассвета до заката — и к ночи кажется, будто твои ноги превратились в камни, по которым шагали.
Кроме того, Арминий любил тропы, следовавшие изгибам местности, а римские дороги напоминали туго натянутые струны. Если на пути такой дороги попадалось болото, римляне его засыпали, если вставали холмы — сравнивали их с землей. В этом они были упорны и изобретательны, как и во всем остальном.
Однако когда Арминий попытался изложить свои мысли Кариомеру, соплеменник его не понял.
— Что плохого в том, чтобы воспользоваться коротким путем, если есть такая возможность? — спросил он.
— Но ведь землю, со всеми ее неровностями, сотворили боги. Как же боги могут любить римлян, коверкающих их труды? — возразил Арминий.
В ответ его спутник лишь пожал плечами.
— Если боги не любят римлян, почему, по-твоему, римляне набрали такую силу?
Вопрос был не в бровь, а в глаз. Некоторое время Арминий шел молча, пока наконец не придумал ответ:
— Должно быть, боги решили дать нам достойных в сражении противников, не иначе. Сам посуди, будь наши противники жалкими слабаками, разве мы могли бы добыть славу, победив их? Куда там! Настоящему воину нужен враг ему под стать, могучий и грозный.
Кариомер хмыкнул.
— Но что будет, если эти сильные враги окажутся слишком сильны? Что будет, если они нас одолеют?
— Тогда нас обратят в рабов, — ответил Арминий. — И наших матерей, и наших сестер, и наших дочерей, и наших жен.
Кариомер поежился, на что и рассчитывал Арминий. Его народ куда больше страшило, что их женщины попадут в рабство, чем что попадут в рабство мужчины. Германские сказители воспевали битвы, перелом в которых наступал в тот миг, когда женщины терпящей поражение стороны обнажали грудь и предупреждали своих мужей: их жен вот-вот обратят в рабство. Тем самым женщины вдохновляли воинов сражаться с отчаянной яростью. Племя, захватывавшее у другого племени заложниц благородного происхождения, держало своих соседей в оковах прочнее железных цепей.
— Значит, нам нельзя проигрывать, — сказал Кариомер.
— Мы и не проиграем, — заявил Арминий.
Однако уверенность его была скорее показной, чем искренней.
С тех пор как Арминий отправился учиться военному искусству легионеров, влияние Рима в Германии заметно усилилось; а если вспоминать времена его детства — усилилось во много раз. В Германии из рук в руки переходили римские монеты: торговля на деньги стала для всех привычной, хотя еще недавно германцы знали только меновую торговлю. Вообще-то римский образ жизни имел множество преимуществ. В лагере Арминий получал вино лучше, чем то, которым угощали его некоторые из знатных германцев, когда он навещал их в качестве командира вспомогательных римских войск. Когда соотечественники узнавали, что он сражается на стороне римлян, многие принимались изъясняться с ним по-латыни, хотя зачастую владели этим языком с горем пополам. Если это не первые признаки рабства, тогда что же такое рабство?