Верни мои сны

Ирбе Саша

Другу

1. «Нынче простимся… Хватит писать стихи…»

Нынче простимся… Хватит писать стихи,жизнь превращая в гнусный, тоскливый бред.Только прошу: не трогай моей руки.Не задевай – ты слышишь – моих побед.Больно, когда в переулках твоих бредя,если и встретимся, взгляды опустим вниз.Все потому, что лишь другом люблю тебя,не исполняя твой замысел, твой каприз.Все понимаю… Нынче уже без слов.Мир

Дон-Жуана… Дружба – постылый бред.Холодно стало от редких твоих звонков.И тяжело – от нещадных твоих побед.Если и встретимся, взгляды опустим вниз…В тех переулках церковь, да без креста.Вот и остался в прошлом мой тихий принц.Вот и настала полная пустота.

2. «Мне легче думать, если друг не прав…»

Мне легче думать, если друг не прав,что с ним теперь неладное случилось:душа иссякла — сердце притомилось,почти безмолвным и пустынным ставот быта, от иных досужих дел.Мне больно, если друг мой погляделхолодным взглядом, будто он привык,что вечно легок и течет родникнам отведенных небом лет и дней.Мне тяжело от сонных тех огней,которые горят в моем окне;горят всю ночь,не помня обо мне.Пускай кричат: «Он груб, он зол, он сер!..Он ничего по жизни не успел!..»Я буду верить из последних сил:в его пути всего лишь остановка —устал, присел, задумался неловко,но он себя до срока не сносил.И пусть он ошибается теперь!Пусть сплетничает, лжет, глядит жестоко…Но вновь придет – ему открою дверь!Мне без него темно…Мне – одиноко!

3. «Тише, друг мой, пожалуйста, тише…»

Тише, друг мой, пожалуйста, тише…Белая заводь снега плывет с твоих век.Ты – человек, который стремительней дышит,чем завещал наш неоном окрашенный век.Знаешь, когда бы меня в небеса воззвали,лишь об усталых смогла бы Его просить!Друг мой чудесный, сегодня нужны скрижали,чтобы старинное, вечное изучить.Знаю: не веришь, что гордо и перед Богомвсе бы простила тебе и ушедшим всем.Просто друзей на земле так безумно много,а остановишься, взглянешь – и нет совсем.Друг мой единственный, что мне сказать, что сделать,чтоб одиноким, чтоб лживым, как все, не стал.Белую робу, как саван, с утра надела,чтоб ты себя – в непутевой – во мне узнал.Знаю: напрасно… Все в жизни решают сроки.Сердце заместо боли сковала медь.Время – дыра, провал… И бессильны строки,если душа устала дышать и петь.Выпита чаша… В ней много родных и юных…Ты – из последних… Тем паче теперь грущу.Сказка проходит – но дай мне ее придумать.Время проходит – я этого не хочу!

Готический роман

2. Случайный звонок

Был обычный офисный понедельник. 17 января 2008 года. По Москве неслись обмороженные прохожие и машины. Повсюду вставали троллейбусы и трамваи. Все только и обсуждали, откуда взялись такие несусветные холода.

От великой тоски, наплевав на всю выпавшую на этот день малозначительную работу, с доброй подружкой по офису я отправилась в магазин, который как раз находился этажом ниже. В нем отыскала себе ярко-желтое платье в ажурную сетку, подруга – красное, с маленьким наглым вырезом в форме сердечка. Оставаться на работе после этого было уже невозможно, и в третьем часу дня я поспешила домой.

Прямо перед лифтом меня остановил мерзкий и гнусавый звонок моего телефона. «Мерзкий», потому что в такой час и в такую дату звонят только самые занудные и самые неуместные люди.

На экране высветился неизвестный мне номер. Не здороваясь, незнакомый женский голос сказал, что случилась беда, что наш общий близкий человек умер.

Умер?!. Когда же я выведала у нее, наконец, о ком идет речь, то даже успокоилась. В первую минуту мне подумалось, что беда случилась с моим отцом, сыном или мужем… А оказалось: с человеком, с которым меня год как не связывало уже ничего.

Только желтый цвет купленного мною платья уже не радовал: и напоминал не солнце и песок желанного лета, а стены больницы, в которой мне в детстве месяцами приходилось лежать.

Очень насторожила меня просьба этой женщины, так, невзначай, перевернувшей весь день, а потом, как оказалось, и целые годы моей жизни. Она просила меня позвонить его папе и очень настаивала на этом. А я все не понимала, зачем же звонить, когда прошел уже год, как мы с его сыном расстались.

Когда и расстались-то мы не сказать чтоб друзьями.

Настанет день, опять начнем сначалабеззубую картину бытия,а ты все хочешь, чтобы я молчалаили твердила только, что твоя.Или еще пленительней: «Навеки!..Не размыкая ни сердец, ни рук».Беда лишь в том, что страсти в человекеродятся сами и уходят вдруг.И оттого не станем лгать напрасно.Есть жизнь одна, а в ней есть жизней – сто.У нас мгновенье есть… Оно прекрасно…А что за ним?.. Не ведает никто.

Да… Я не умела любить.

Даже когда в последние месяцы звонила Сергею – звонила лишь потому, что мне что-то было от него нужно.

Последний раз, кажется, в три или в четыре часа ночи. В тот миг трещал по швам один из моих новоначатых, но пока не устаканившихся романов.

Хотелось побольнее ударить того, другого, который даже не понимал, не хотел понять, как глубоко, как сильно нужно меня любить.

Невольно привлекала грешная мысль: «Из постели одного тут же в постель другого».

И уже, как далекий и глубоко пережитый сон, вспоминала уютную комнату, покрытую алым, точно кровь, ковролином; резные, вставленные в оправу красного дерева, зеркала; глубокую нишу, возвышающуюся над вырезанным в виде орла изголовьем кровати…

И стены… Стены, такие вишневые, что иногда от их света рябило в глазах. «Замок… Маленький замок…» – подумала я, как только вошла в эту комнату впервые.

А еще вспомнилась церковь, стоящая на высоком холме прямо перед нашим окном. Белая, с черными, как смоль, куполами. Сколько раз я приезжала к Сергею под утро и сколько раз она высвечивалась на серо-лиловом зареве предрассветного неба.

В его комнате меня всегда, точно нега, вмиг охватывала царящая вокруг тишина. И только алые простыни, такие скользкие, что удержать их на себе, заранее не подложив под бок, было практически невозможно, нарушали гармонию, которая царила в этом доме всегда.

Только в тот раз к Сергею я не поехала.

Кажется, по дороге на стоянку такси помирилась со своим новым. Кажется, Сергей мне звонил уже через пару часов, узнать: приеду я или нет. Но, увы, ни одного слова из нашего с ним разговора тогда я не помню.