Вернуться, чтобы уйти
Шрифт:
– Почему же? Кубинцы шли напролом.
– Я про африканцев тебя спрашиваю. Тем бы только из кустов палить.
– Было и такое.
– А знаешь, я и сам не прочь забраться в джунгли. Какой-то рефлекс защитный выработался. За кустами даже надежней, чем в Европе. И никакой налоговой полиции и алиментов. А какой там воздух романтики!
Жигарев не ответил. Он улетел в Мозамбик не затем, чтобы прожить или, скорей, провоевать целых пятнадцать лет. В джунглях сподручней было бы за все расквитаться с Жакобе, чем посреди бессовестно открытой со всех сторон намибийской пустыни.
У Егора
В Конго и Анголе характер начал меняться, но в нем не было еще взрывчатой вспыльчивости. Первый год в Мозамбике он чувствовал себя, как вареный рак. Вся работа на Жакобе заключалась в охране контрабандного груза, не больше.
Они либо контролировали какую-то транспортную магистраль, собирая дорожную «пошлину», либо пресекали на ней всякое движение – как заказчику вздумается. Никакой политики и в помине не было, шли караваны со слоновой костью или оружием. Пьянка днем и ночью, иногда замызганный бордель.
Еще был жив в душе не проходящий страх перед любым человеком, говорящим по-русски. Тогда СССР находился на пике могущества, у спецслужб были достаточные средства и длинные руки, но пропажа сержанта срочной службы из спецконтингента в Конго, очевидно, мало кого беспокоила. И если бы Жакобе не нагнетал страха своими россказнями о беспощадных русских агентах в Африке, Жигарев смело бы вышел к первому же советскому пароходу.
Казалось: вот еще полгода – и он вернется домой. Для этого всего-навсего нужно было убрать Жакобе и совершить какой-нибудь подвиг во имя родной страны, чтобы тем самым вымолить прощение. Он тогда себя считал чистым перед отечеством и совестью.
Но Жакобе нужно было знать лично, чтобы убедиться, на что способно человеческое коварство. Участились вылазки в ЮАР. Раз за разом за них больше платили. Южноафриканские силы самообороны белых всю самую грязную работу по усмирению чернокожих в дальней глубинке все чаще стали перекладывать на наемников.
Однажды ночью Роберто подошел к еще не заснувшему Егору:
– Команданте Георг, ты был на руднике? Жигарев сонно помотал головой.
– Ничего не знаешь? Это вот… – Роберто снова, как тогда, нарисовал петлю вокруг своей шеи. – Нужно уходить в Родезию.
Луна предательски высветила их, едва они вышли на поляну. Было слишком тихо для джунглей в эту пору. Все живое словно вымерло: ни звука, только запахи и густая глянцевитая зелень, незаметно переходящая в непроглядную тьму. И сладковатый запах порченой тушенки, который потом преследовал Жигарева долгие годы. После этого он больше никогда не ел мясных консервов.
В центре поляны громоздилась мусорная куча, приваленная листвой. Роберто включил фонарь. Куча черных курчавых голов с обрезанными ушами, перекошенные от ужаса лица, выпученные в страхе глаза с невероятно яркими белками, такие же ослепительно белые оскаленные зубы. Зашуршала с омерзительным шипением листва, и из кучи черепов подняли свои острые головки тонкие змеи.
Если бы не Жакобе, Жигарев перебил бы всех этих так называемых «вьетнамцев» в лагере, но похоронили после его буйства только трех. Роберто исчез сразу после этого, но не успел далеко уйти, его вернули тем же вечером.
В Мозамбике, на основной базе Роберто как-то перед операцией протянул Егору на ладони блестящий карабинчик от парашюта:
– Твой, команданте Георг. Какой красивый, как серебряный.
– А зачем тебе было нужно его срезать?
– Посмотри получше, какой блестящий, звенит и щелкает, как стальной. Но он из кадмия, гнется. Тебе в Анголе португальские парашютисты не рассказывали, как такие штучки из аккумулятора делают?
– Спасибо, Роберто, – Егор сунул карабинчик в карман и протянул мальчишке все свои доллары. – Тебе на обзаведение. Когда еще ты там в своем отеле первую зарплату получишь…
Из-за этих денег, судя по всему, Роберто и шлепнули в Ливингстоне, как рассказывал Матис со слов местной полиции после второго, уже удачного побега мальчишки из лагеря. А карабинчик Егор всегда хранил в нагрудном кармане, поэтому тот блестел, как отшлифованный.
– Все, мой капитан, – сказал Жигарев, ожидая выстрела в спину. – Больше с твоими головорезами на операцию ходить не буду, хоть мне самому уши обрежь.
– И прекрасно, Георг. Мне сейчас больше не нужны полевые командиры. Хочешь, летай с Ричардом на его «саранче». Мне как раз нужен офицер связи, только не забывай, что где-то сидит бухгалтер с рожками и корпит над кровавыми ведомостями. Там все отмечено, кто, за что и сколько получил. Русские тоже считать умеют, на Родине за все получишь сполна.
Австралиец Ричард мотался по югу Африки на одномоторном «Фэрчайлде», подобранном не иначе как на свалке. В боевых вылазках он не участвовал, оружия никогда при себе не имел и стрелять не любил.
Но все же был уверен, что занимается нечестным бизнесом. Он был австралиец, потомок прощеных каторжников, поэтому-то ему и не зазорно было заниматься противозаконным делом. Ел он все подряд, словно был убежден, что тюремная баланда и есть тюремная баланда, другой не дадут, а есть все-таки надо. Более неприхотливого наемника Егору встречать не приходилось.
Необузданный нрав Ричард проявлял только к спиртному. Это было его второе кредо: Австралия – это все равно, что Англия, а Англия – это еще Шотландия, а где Шотландия, там и виски. Поэтому ему нередко хватало сил лишь на то, чтобы поднять в воздух свой крохотный самолетик. Затем за штурвалом раздавался могучий храп, и сажать машину на грунтовку приходилось Егору.
Третий пункт его убеждений состоял в том, что женщина – предмет потребления, как и все остальное вокруг. Куда бы они ни прилетали, он начинал деловито торговаться с сутенерами, мужьями или братьями местных чернокожих красоток. В этом уже состоял его четвертый пункт – никогда не платить много, покупать товары подешевле, за качеством не гнаться. Лишнего не давал, но платил всегда очень пунктуально.
Однажды в какой-то деревне он расплатился со сморщенным стариком с раскосыми глазами за будущие ласки приглянувшейся ему красотки. Ричард всегда приговаривал, что в Мозамбике проживают негритянские монголы или монгольские негры. Старик кричал, потрясая над головою деньгами, но Ричард не знал португальского и то и дело накидывал старику по пятерке.