Вернуться на «Титаник»
Шрифт:
– Значит будем продолжать молчать? – спокойно сказал он.
– Я не… я не знаю кто это… – простонала девушка.
Плач детей не прекращался.
– Заткнули свои хлебоприёмники, щенята! – заорал он.
Дети испуганно затихли, а Дороти даже зажала себе рот ладонью.
Офицер снова посмотрел на Стеллу.
– Хочешь, я отдам тебя солдатам на часок? – усмехнулся он, отпустил волосы девушки и вытащил к ней за косы Дороти, которая тут же снова начала кричать и плакать.
– Могу на пару с сестрёнкой, чтобы вам не было скучно, мисс, – усмехнулся офицер, –
– Пожалейте её, – выдохнула сквозь слёзы Стелла, – ей всего четырнадцать… Она ещё ребёнок…
– Негры долго не живут, – усмехнулся офицер, – а вы хуже негров. Вы ирландские шлюхи. Такие же как и на Гаити. Хочешь, я вас обоих отправлю туда, улучшать породу черномазых обезьян? А твоему братику выпишу направление на рудники в Канаду, где его запрягут в коляску, вместо ослика. И будет он таскать уголь из шахты, пока сам не забудет как его зовут! Выбирай, детка.
– Нет… – прошептала сквозь слёзы Стелла.
Раненый зашевелился и простонал.
– Он приходит в себя, сэр, – указал на него один из солдат.
– Вижу, не слепой, – отшвырнул Дороти офицер и пнул её сапогом, – пошла проч, ирландская мартышка!
Дороти упала, привстала и плача отползла обратно к стенке, прижавшись к ногам матери.
Раненый открыл глаза, осмотрелся, полез за пазуху и молча вытащив оттуда револьвер выстрелил себе в горло.
Он тут же замер там где и лежал.
– Вашу мать! – закричал офицер на солдат, – вы что, не могли его обыскать?
– Да кто же знал, сэр, – начали оправдываться солдаты.
– Одни предатели вокруг! Тотальное предательство! Сплошное предательство! – заорал офицер глянув на солдат и на Сейджей.
– Вы тоже не знали про револьвер!? – ударил он наотмашь Джона.
Джон упал на пол.
– Я не имел права его обыскивать… Вы же знаете, сэр, – поднялся Джон, стараясь не смотреть на офицера.
– Вас всех следует расстрелять, по законам военного времени, – вытянул наган из кобуры офицер.
– Прошу Вас, сэр… – упал на колени Джон, повернувшись к нему, – убейте меня, но пожалейте мою жену и детей. Они ни в чём не виноваты. Это я позволил себе проявить милосердие к этому заблудшему человеку. Прошу Вас о милости…
– Пшол вон! – снова ударил его офицер. Джон упал. Офицер обернулся к солдатам.
– Дом сжечь, – приказал он, – а этих вышвырните куда нибудь с моих глаз. И позаботьтесь, чтобы свидетелей не было.
– Помилуйте, сэр, – простонал, поднимаясь, Джон, – я всего лишь торговец. Мы не партизаны и никогда не сочувствовали Шинн Фейн, мы не бунтовщики…
– Дом сжечь, – повторил офицер, и посмотрев на Джона тихо проговорил, – и если уважаемый мистер Сейдж не хочет, чтобы его семья стала жертвой этого… случайного пожара, он заткнёт свой рот. Так и сообщим журналистам: случайно проезжали мимо, но ни кого не успели спасти из огня.
Солдаты подхватили Джона под руки и вышвырнули во двор. Следом вытащили Стеллу, а Анну, прижимавшую к себе плачущих детей, Фредди и Джорджа, вытолкали прикладами.
Офицер вышел, пнул лежавшего у порога Джона и молча направился
Дом занялся огнём быстро. И так же быстро от него осталось тлеющее пепелище.
Никто ничего не говорил. Все молчали глядя на пожар, а после, на то что осталось от дома. Джон сидел на старой коряге. Рядом, опустив голову, плакал Фредди, а старший сын, Джордж, нервно курил папиросу за папиросой. Стелла сидела на коленях, прямо на дороге, её успокаивала Анна. До сих пор перепуганная Дороти забилась под телегу, где прижимала к себе чудом уцелевшего в пожаре щенка. Двенадцатилетний Энтони и восьмилетняя Констанца, просто стояли взявшись за руки, стараясь ничего не говорить и ничего не спрашивать у старших.
Сгорело всё нажитое за долгие годы…
Энтони посмотрел на тлеющие угли и тихонько запел…
– Весёлый мертвец, пастырь чёрных овец,
Собрал он вольный сброд.
И в даль погнал их по волнам
Ветер вольных вод.
Йо-хо, грянем вместе!
Что ж нам дьявол не рад?
Хей-хо, громче песню!
С ней хоть в рай, хоть в ад…
– Глупый мечтатель, – прошептал Джон посмотрев на младшего сына, – он представляет себя пиратом. И как назло любит петь.
– Это лучшее что ему остаётся, – ответил отцу Джордж, закуривая очередную папиросу, – делает что умеет лучше всего.
– Ты нервничаешь, сын, – посмотрел на него Джон, – дай-ка и мне одну.
– Я не помню, чтобы ты курил, отец, – протянул Джону папиросу Джордж.
– Тут не вспомнишь дурные привычки молодости, – ответил Джон.
– Это я виноват, – заговорил, до того тихо плакавший Фредди, – простите меня, если можете, – это я их впустил. Я трус. И это всё из-за моей трусости!
– Да полно тебе, сынок, – обнял его Джон, – все живы, все целы, не так как тогда, когда шла война.
– А что это, если это не война, отец? – посмотрел Фредди на Джона, – это ты называешь миром? К нам врываются партизаны, следом англичане. Шинн Фейн убивают нас за то, что мы не убиваем англичан! Англичане, потому что у нас не хватает смелости в них стрелять! Я уйду в партизаны. Сегодня же, папа!
– Тихо, тихо, не горячись, – прижал к себе сына Джон, – если бы хотел, то давно бы ушёл, молча, без истерики.
– А? – глянул на отца Фредди и кивнул на Энтони, – вон, поет. Он умом не двинулся?
Фредди глянул на на Энтони.
– Эй, певец! Замолчи, и без тебя тошно!
Энтони замолчал, переглянулся с Констанцей и так же, держа сестру за руку, подошёл к отцу и братьям.
– Вот, – достал он из-за пояса небольшой свёрток и протянул его отцу.
– Что это? – взял свёрток Джон.
– Мамины и бабушкины украшения, – вытерев слёзы с лица, проговорил виновато мальчик отворачивая глаза.