Вернувшийся к рассвету
Шрифт:
— Мальч… Кха-кха! Как-то вы юноша…. Кхе! Неправильно вы меня поняли…. Совершенно неправильно! Разве я мог бы…. Даже подумать такое нелепо! Бог с вами! Аверьян и обманщик? Конечно же, нет! Мое имя…. М-да…. Так вот, позвольте вам заявить — Аверьян никогда и никого не обманывал и не обманет! Но, но вы сами, молодой человек, вы уверены в результатах? Вы сильно рискуете! Прямо как в пропасть, в реку…. Нет, что вы, я вас ни в коем случае не отговариваю, не подумайте ничего такого! Просто понимаете, это такие, такие деньги! Большие! Что если вы проиграете? Это же почти цветной телевизор! И, если не секрет, позвольте полюбопытствовать — зачем вам такая сумма? Знаете, а я мог бы помочь вам её потратить — у меня есть много разных знакомых, а у них есть интересные вещи. Допустим, хорошие фирменные джинсы или японский магнитофон, музыкальные записи, дорогое вино и импортный парфюм для девушки? Румыния, ГДР и даже американские, французские фирмы! Всё это есть у моих знакомых! А у вас ведь
Я смотрел на этого, этого…. Да, клопа, что лебезил и распинался передо мной и еле сдерживался, чтобы не ударить. Ладонью, бля, открытой, резко, в основание носа! С замечательным хрустом хрящей, а потом по кадыку, после удара по почкам. Первый удар лишь оглушит, сказки это, что так можно человека убить, для такого нос нужен кавказский, выдающийся, а у этого убогого так, пятачок свиной. «Если папа взрослый свин, будет сын свиненок…». Нет, скорее всего, папа и мама у него были простые люди. Обычные, честные, советские. Работали, пот и кровь проливали. Возвращались домой, и проверяли уроки, на родительские собрания ходили. Гуляли в парке по выходным. Мороженное этому покупали, шарики воздушные, солдатиков оловянных. Воспитывали, как умели, как могли. И вот, вырастили. Только не верится мне, что о таком сыне они мечтали. Не в смысле, что деньги сынок нечестно зарабатывает, каждый сам выбирает свой хлеб — горький и честный или сладкий и лживый, я в смысле, что мокрица он. Насекомое. Клоп вонючий. И дети у него будут такими же. Дети, сотни тысяч, миллионы детей…. Стоп! Всё правильно решено. Мир будет только чище.
Я внимательно посмотрел на продолжавшего разглагольствовать «жучка»:
— Зовите меня просто Дима. А деньги мне нужны на мотоцикл. «Яву». Красный такой, с хромированными дугами. Видели?
— Да, конечно! Замечательный аппарат! Вы разбираетесь в технике, я уверен. У Савелия Спиридоновича такая замечательная черная «Победа». А у вас красный мотоцикл! Хи-хи!
— Вот и хорошо, что вам всё понятно. До свиданья. Мне пора. Я вас сам найду, вы ведь всегда здесь?
— Да, за исключением, когда ипподром закрыт. Мне тоже…пора. Всего хорошего! Савелию Спиридоновичу моё глубокое уважение передайте обязательно! Дима, вы ведь не забудете? Обязательно!
Тьфу! Как только таких земля носит?
Глава третья
Троллейбус еле слышно шлепал шинами по нагретому асфальту, гудел клаксоном, искрил истертым контактором на проводах, щелкал под обрезиненным металлом пола релюшками. Я устроился у открытого окна и многоголосый шум улицы окутывал меня облаком вместе с теплым летним воздухом. Через три остановки моя. Выйти, пройти метров триста, свернуть направо и спуститься по аллее к входу в лабораторный корпус. Отметить пропуск на вахте и обязательно переодеться в «предбаннике» лаборатории института. Соблюдения правил противоэпидемического режима и техники безопасности в бактериологических лабораториях было не формальным. Нарушителю грозило все, вплоть до уголовного наказания и это было правильно. С маленькими, невидимыми болезнетворными тварями не шутят. Так что, лаборатория моего института была похоже на режимное учреждение с охраной, стерильными, раздельными боксами и лабораторными помещениями, звуковой и цветовой сигнализацией. Стены выложены кафельной плиткой, пол бетонный, выкрашенный масляной краской в боксах и покрытый линолеумом в других помещениях. Звуковая сигнализация была предоставлена серыми раструбами сирен, цветовая выкрашенными красной краской массивными плафонами под металлической сеткой в форме желудей. Внутри плафонов ничего не вращалось светоотражательного, просто начинала мигать трехсотваттная лампа и принималась мерзко завывать сирена. Имел я сомнительное удовольствие, и видеть и слышать это во время очередной проверки сигнализации. Ощущения от неприятного звука и света, режущего глаза, путанные. Мне хотелось одновременно куда-то бежать и прятаться. Мелкое стадо лаборантов в косынках, шапочках и тапочках на резиновом ходу промчалось тогда мимо меня испуганными сайгаками к выходу, где и было остановлено злорадствующим старшекурсником, отправившим всех беглецов дезинфицировать руки. Тревога — тревогой, а правило надо выполнять. На панические вопли он сурово ответствовал:
— А вдруг у тебя токсигенная бактерия на руках, септицемия заразная, а ты к людям рвешься? — и грозно повелевал — Руки мыть, салаги! Хлоркой! Два раза! Иначе не пропущу!
Минуты торжества аспиранта тогда прервал Малиновский, руководитель лабораторных работ. Встал за спиной грозного цербера и тихо спросил:
— Молодой человек, а вы, простите, почему без шапочки?
Аспирант что-то пробормотал что-то невразумительное и испарился. Одновременно с его исчезновением погасли красные лампы, и заткнулась сирена. Малиновский обвел скучающим взором мнущихся первокурсников и покачал головой:
— Очень плохо. Думаю, дополнительные занятия вам не повредят. Правила, регламентирующие ваши действия, напечатаны
— Здравствуйте, Арсений Иванович. Согласно правилам я поместил отработанную культуру в автоклав и дизефенкциировал рабочее место. Затем вымыл руки.
— Очень хорошо. Берите пример, товарищи студенты с вашего сокурсника — ворчание и угрюмые взгляды были мне наградой. Ну да как-то наплевать. Тоже мне, новоявленные «прокрусты»!
— Ну что ж, Олин. Извлеките ваш анаэростат с выращиваемой культурой из автоклава и готовьте бактериальную петлю. Посмотрим, соблюли ли вы второй постулат Коха, так как соблюдаете правила.
Дальше рассказывать не интересно и сложно. Стерилизация, колбу в левую руку, петлю в правую, крышку прижимаем мизинцем, края отверстия колбы обжигаем открытым огнем. Скучно и муторно. Одно добавлю — последовательность действий нарушать нельзя. Иначе — «незачет». У меня тогда был «зачет» и все последующие «зачеты» за «лабы» мне ставили автоматом и даже допустили к самостоятельной работе, под присмотром, разумеется, и с культурами только четвертой группы. Но я не рвался к научным открытиям, я старался вспомнить. Ни долгий транс или самодеятельная медитация результата не давали. Я даже один раз напился и насиловал свою, до этого момента, всегда безотказную память. Ноль на выходе и головная боль вперемешку с тошнотой на утро. Обрывки, смутные куски из ранее читаного текста: «селекционирован с моноклональным антителом», «ингибирующая активность», «антигенный дрейф» и прочее мало мной понимаемое и не несущее никаких ассоциаций. Самое обидное, что знаю, что помню, но мозг сопротивляется и не выпускает на поверхность эти данные. Только на лабораторных работах стало вспоминаться. Кусочки мозаики, единичные фигурные картонки пазлов. А мне нужно вспомнить все. Всю цепочку воспроизводства. Очень, очень нужно. Времени все меньше и меньше. СССР скоро начнет разваливаться как сланец, на пластинки, с виду однородные, но каждая разная. И с бритвенной остроты краями. Тронь неосторожно и потечет кровь. Вот и не трогают смуглых южных владык под патронажем партии, закрывают глаза на националистические проявления на Украине и в Прибалтике. Таджикистан, Армения, Грузия, Казахстан, Литва….
Вместе ли мы? Уже нет, но еще и не врозь. Не враги, но и уже не верные друзья. И этот начинающийся распад еще можно остановить. Тоже кровью, большой кровью, но она бывает разная. И за разное её можно пролить. Поэтому я и спешу вспомнить.
Так, халат, тапочки, шапочка. Самодельная марлевая повязка на лицо. В аптеках их здесь не продают, студентам не выдают. Пришлось делать самому, рукодельничать целый вечер. Вместо защитных очков использовал очки шлифовальщика, только оторвал жуткого качества и запаха поролон с краев. Все, я готов работать. Так, спички, спиртовка. Бесцветный огонек лижет тонкое жало иглы, заставляя наливаться багрянцем стальной кончик. Все, инструмент готов для забора микробной массы. Несколько давно отработанных движений и игла помещается в стакан. Наступает время «раздавленной» капли. Предметные стекла под рукой, на одно из них я осторожно капаю раствором хлорида натрия. Беру второе предметное стекло.
«Готовятся к ДНК-копии нитей вРНК и мРПК, которые затем гибридизуются для образования двунитчатой ДНК».
Рука дергается, и предметное стекло падает на лабораторный стол, коротко тренькает и раскалывается на две части. Капля раствора медленно высыхает, но я этого не замечаю. Я вообще ничего не замечаю и не вижу.
«Обратная транскриптаза, дробь, специфический праймер. Отобранные гибриды, двойная терминальная трансфераза…. Положительная нитчатая РНК».
В моей голове слышится дребезжащий, наполненный каким-то нездоровым азартом чужой голос: «Вы только обратите внимание на его оболочку, это фантастическую по сложности капсиду! Многогранный бриллиант! Невероятно сложная структура, и такая же какая безумная геометрия! А его хвостовые вибрилы? Это же просто алмазные резаки, что вспарывают оболочку клетки! Раз и он внутри и клетка полностью покорена! Еще секунда и маленькие глупые фагоциты принимают данный чудо-вирус за своего! Это божественно! Какая уникальная мутация!».
Голос то отдалялся, превращаясь в шепот, то приближался, гремя раскатами грома. Я вспоминал, и перед моими глазами мелькали вспышками стробоскопа картины мертвого мира. Пустынные улицы, черные провалы выбитых окон домов. Мусор, пыль, непонятные, истлевшие клочья чего-то, выцветшие и обрушившиеся вывески, хлопающие на ветру рекламные полотна, сверкающие осколки разбитых витрин, черные пятна пожарищ. Мертвые улицы мертвых городов. Ржавые остовы машин, облезлые фюзеляжи авиалайнер навсегда замерших на заросших сорной травой взлетных полосах. Крошащийся асфальт, рыхлый бетон, остовы судов. Умерший мир. И кости, кости на улицах и дорогах. Белые, желтые, обгрызенные, расколотые крепкими клыками. Крупные взрослые, тонкие детские. А потом поверхность лабораторного стола мягко ткнула меня в лицо, голос замолчал, и пришла спасительная тишина.