Версальский утопленник
Шрифт:
Воспользовавшись свободными днями, Николя обходил корабль, знакомясь с жизнью на борту. Вступая в разговоры с матросами, он использовал свой дар находить дорогу к сердцам простых людей, свое природное обаяние, позволявшее ему без особого труда завоевывать людские симпатии. Несмотря на мундир, внушавший почтение, смешанное со страхом, матросы чувствовали, что положение его отличается от положения других офицеров, и видели, что известный своей справедливостью и доброжелательностью Риву окружил вновь прибывшего офицера вниманием и почтением. Поэтому они говорили с ним искренне и без принуждения. Николя сразу понял, сколь сурова повседневная жизнь моряка, и по достоинству оценил их преданность своему делу, хотя многие из них оказались на морской службе отнюдь
— Надо полагать, кто-то очень испугался, что малыш, не дай бог, полезет в драку, а потому поставил его над всеми! — воскликнул как-то раз кто-то из матросов.
Николя подумал, что подобное высказывание вряд ли придется по вкусу Ла Мотт-Пике.
В свободное от командования время принц выдавал бесконечные тирады о преимуществах английской политической системы; но в основном проводил время за выпивкой, закуской и игрой в карты, разоряя офицеров как своего, так и других кораблей эскадры, дерзавших садиться с ним играть. Томясь от скуки и обладая неуемным честолюбием, герцог рвался в бой, надеясь поскорей заслужить вожделенное звание Великого Адмирала, дабы принять его из рук своего тестя, герцога де Пантьевра.
На борту нельзя ничего утаить, и экипаж глухо роптал. Зачем на королевском военном фрегате, выступившем в боевой поход, нужен герцог, окруживший себя поварами, лакеями, жарильщиками и виночерпиями?
Война началась, думал Николя, и неужели принц не понимает, что, выставляя напоказ бессмысленную роскошь, он пробуждает недовольство команды, которой вскоре предстоят кровопролитные сражения? Какой пример подает сей родственник монарха этим мужественным людям, готовым к самым суровым испытаниям? Ведь жизнь их и без того проходит в постоянных тяготах, вдали от супруг и детей; они лишены радостей семейной жизни, и вдобавок им постоянно грозят жестокие телесные наказания.
Николя опасался грядущих сражений. Если события примут дурной оборот, ему придется усиленно оберегать принца. Перед отплытием в Бресте прошел слух, что английский адмирал Кеппель намерен во что бы то ни стало пленить герцога Шартрского, и на своем корабле «Виктория» уже привел в порядок удобную просторную каюту, где предполагает разместить его светлейшее высочество. Отношения Николя с герцогом нисколько не улучшились: Шартр по-прежнему обращался к нему надменно либо с подчеркнутым безразличием, а иногда делал ему непристойные предложения, кои Николя выслушивал почтительно и с полнейшим равнодушием.
17 июля «Сфинкс» объявил, что корабли, которые он преследовал накануне, без сомнения, принадлежат к английской эскадре; на следующий день французский флот выстроился в боевом порядке; уверенность в скором начале боевых действий подкреплялась сведениями, доставленными датским кораблем. 19-го с наветренной стороны показались паруса, и эскадра перестроилась в шахматном порядке. Прибывший из Бреста фрегат «Уазо» привез депеши двора. 20-го взяли курс на юг. 23-го в два часа пополудни, когда к сырой погоде прибавился туман, разведка заметила впереди тридцать с чем-то парусов, которые, по убеждению адмирала д’Орвилье, принадлежали эскадре Кеппеля. Ночью задул такой сильный ветер, что приходилось то и дело менять положение парусов. Вечером 24-го корабли эскадры, все как один, по команде легли на левый галс, приведя в несказанный восторг Николя. А на следующий день противники, невзирая на непогоду, выстроились друг напротив друга.
27 июля Кеппель начал маневрировать, в результате чего его эскадра выстроилась в шахматном порядке, намереваясь поражать французские корабли поодиночке, один за другим, начав с одного конца линии баталии и до другого. Повернув через фордевинд, д’Орвилье приблизился к противнику и, совершив разворот, потерял в ветре. Кеппель незамедлительно подхватил ветер. Тогда д'Орвилье поменял галс, и дивизион Шартра внезапно оказался из арьергарда в авангарде. «Сент-Эспри» открыл огонь, и сражение началось.
27 июля 1778 года, неподалеку от острова Уэссан.
— Господин маркиз, — прокричал Риву, — возвращайтесь к себе! Под огнем нельзя предаваться размышлениям!
С взволнованным видом он дергал Николя за рукав. Канонада усиливалась. В обшивке то тут, то там появлялись пробоины, нижние паруса изорвались в клочья, и их длинные полосы, словно гигантские кнуты, хлопали по ветру. Свист ядер и треск ломающихся мачт становились все громче, призывая к осторожности. Вереницы пуль, с пронзительным визгом мчавшиеся мимо, взрывались с сухим треском. Инстинктивно пригибаясь, Николя понимал, что находится в самой гуще сражения, однако он все еще продолжал размышлять: глубоко въевшаяся привычка все анализировать не отпускала его. Внезапно он остро ощутил бессмысленность морского сражения. Он понимал, зачем и почему, на виду у всех, сходятся в схватке сухопутные армии, обороняя или, наоборот, пытаясь захватить чью-нибудь территорию. Но здесь, среди неведомых опасностей морского простора, желание уничтожить друг друга, превратить деревянные суда в груды обломков и головешек кажется полнейшим безумием! Как можно определить победителя? Прямое истребление людей ничего не решает и ни к чему не приводит. Рядом с ним упал стрелок, и он, выхватив из рук убитого оружие, выстрелил наугад в сторону окутанного дымом грозного силуэта, изрыгавшего огонь и железо. Методично перезарядив ружье, он снова выстрелил и стрелял до тех пор, пока просвистевший мимо снаряд, задев ружье, не снес часть замка. Поискав глазами герцога, Николя сквозь дым разглядел его спину. Повернувшись к Ла Мотт-Пике, Шартр что-то кричал ему в ухо. Раздраженное выражение лица Ла Мотт-Пике поразило Николя.
Понимая, что он вряд ли сможет что-либо сделать для защиты принца, но вполне способен принести пользу остальным, он вместе с Риву принялся искать раненых и относить их в каюту, где хирург оказывал им первую помощь. Полнившийся воплями и жуткими запахами корабельный лазарет напоминал преисподнюю. Собрав с палубы раненых, они сделали попытку приблизиться к герцогу, но это оказалось делом весьма нелегким, ибо корабль постоянно содрогался, а путь преграждали обломки мачт.
— Мы подошли к неприятелю ближе всех! — прокричал ему в ухо Риву. — Англичане заняли подветренную позицию, облегчив ведение огня себе и затруднив его для нас, особенно из нижних портов!
Стоя на полуюте и вглядываясь в даль, они увидели, как «Бретань» посылает им сигналы. Николя и Риву подошли поближе к герцогу. Убийственный огонь англичан продолжался, вокруг падали люди, под ногами струились ручейки крови, со всех сторон сыпалось рангоутное дерево. Прислушавшись, им сквозь грохот с трудом удалось разобрать диалог Шартра с Ла Мотт-Пике.
— Я ничего не вижу, — говорил Шартр.
— «Бретань» просигналила уже трижды! — почти кричал Ла Мотт-Пике, — а это значит, что ваши головные корабли один за другим должны повернуть и атаковать противника на ближнем расстоянии. Действовать надо быстро.
— Что? Я ничего не слышу.
Ла Мотт-Пике повторил, однако Шартр по-прежнему пребывал в нерешительности.
— Мы ни в чем не уверены. Надо бы подстраховаться. Я отправлю шлюпку к д’Орвилье.
— Мы теряем время!
Французские корабли перестроились, в результате чего «Сент-Эспри» в полном одиночестве оказался прямо перед лицом врага, и его положение становилось все более угрожающим. Когда, казалось, уже ничто его не спасет, на помощь прибыл «Сфинкс» и заслонил его своим массивным корпусом, приняв на себя удары ядер, предназначенных для корабля принца. В конечном счете «Бретань» приблизилась к корме «Сент-Эспри», и адмирал, приставив к губам рупор, громко приказал герцогу вступить в бой с подветренной стороны.