Вершина мира
Шрифт:
'А ты не обманешь?' - с надеждой глядя в ее глаза, спросил он.
'Я никогда не обманываю', - ласковая улыбка снова осветила ее лицо.
'Подожди, - все еще надеясь ее задержать, позвал он, - кто ты? Как тебя зовут?'
Но она уже растаяла, превратившись в легкое облачко.
Он с тоской посмотрел вниз, ему не хотелось возвращаться, там было слишком больно. Тот, внизу, слабо заворочался и застонал, он был слишком одинок и несчастен, и бросать его показалось нечестно. Еще раз тоскливо вздохнув, рванулся вниз...
Глава 2
Я
– Пошел вон - я сплю!
– сообщила я мигающему разноцветными огнями аппарату, он тут же заткнулся. Я сонно усмехнулась и, лениво перевернувшись на другой бок, закрыла глаза. Я уже почти задремала, когда видеофон зашелся с новой силой, заставив меня подскочить на кровати.
– Чего надо, а?
– недовольно поинтересовалась я, включая экран. Оттуда на меня смотрело строгое лицо Лисы.
– Ты еще спишь, - констатировала она.
– Естественное состояние человека в такую рань, тем более, что у него выходной!
– парировала я широко зевнув.
– Ты что забыла?
– в голосе Лисы послышались обиженные нотки.
– А что я должна помнить?
– ответила я вопросом на вопрос. Видно мое недоумение отразилось на лице, потому что Лиса решила облегчить мне жизнь.
– Мы же собрались лететь на Землю, - напомнила она, - кутить!
– Вот черт, - промямлила я, - Извини, я думала, это будет завтра.
– Тебе надо поменьше работать!
– укорила она меня, - Ладно, через сорок минут на стартовой площадке. Не опаздывай, а то улетим без тебя.
Я выключила связь и побрела в ванну. Лиса права, график работы у меня напряженный и я часто в силу профессии и семейного положения, точнее отсутствия такового отказываюсь от положенных мне выходных. Мой начальник иной раз с тоской замечает, что если я, не дай Бог, захочу взять все свои выходные, то он меня года два точно не увидит. Приняв душ и выпив кофе, я подхватила дорожную сумку, которая всегда стоит собранной на случай непредвиденных обстоятельств, отправилась в сторону ангарного отсека.
...- Ты посмотри-ка, - услышал он над собой изумленный возглас, - выжил! Слышь, Герд, сгоняй за хозяином!
Раб открыл глаза и воззрился на своего недавнего палача склонившегося над ним. Сколько раз за свою жизнь раб слышал эти слова, не сосчитать.
– Живуч ты, однако, - весело и уважительно похвалил его надсмотрщик, - после такой обработки, которую тебе устроили, мало, кто выживает. Я твою одежонку принес, - он кинул на постилку ворох лохмотьев, - на, прикройся.
Раб, с усилием преодолевая слабость, осторожно сел и потянулся к тряпью. Выудив из него то, что когда-то было штанами, натянул на себя. Тело на каждое движение отзывалось болью, но уже не резкой, как в начале, а тупой, ноющей. От слишком резвых движений по спине потекло что-то горячее. Пот или кровь? А какая разница. Очередь дошла до рубахи, жмурясь от соприкосновения ткани со вскрывшимися ранами, он все-таки справился и с этим.
– А мы уж думали - издохнешь, - вещал стоящий рядом, с любопытством наблюдая за процедурой одевания, - ты целую неделю в горячке провалялся, мы с Гердом уж хотели пристрелить, да хозяин не позволил.
– Почему?
– прохрипел раб, не узнавая своего голоса.
– Что - почему?
– не понял надсмотрщик.
– Почему не пристрелили?
– хмуро переспросил раб.
– Да я ж тебе, дурню, объясняю - хозяин не позволил. Ты ему благодарен, должен быть, он же тебе жизнь оставил!
– На что она мне?
– горько усмехнулся раб.
– И действительно, - пробормотал надсмотрщик, - такая житуха не зачем. Но, ты сам должен понять, дело-то хозяйское.
Пришел хмурый хозяин, сам осмотрел раба, зло сплюнул и приказал сперва оттащить к лекарю, а после в общий барак, на работы не выпускать, кормить два раза на дню и как можно скорее подготовить к отправке на продажу.
И раба оттащили, идти сам он не мог. В комнате с белыми стенами и круглыми углами было прохладно. Посередине комнаты стоял высокий стол на толстых ножках, поблескивая полированным металлом в нестерпимо ярком свете лампы. Раба заставили снова раздеться и лечь на этот самый стол, запястья и лодыжки прихватили широкими кожаными петлями, надежно привязывая несчастного к столу. Холод стола немедленно пробрался под кожу, замораживая голый живот и грудь, заставляя мужчину мелко дрожать.
– Прекрати трястись!
– приказал откуда-то сверху густой бас, раб замер и осторожно повернул голову, кося глаза на говорившего. Человек оказался на удивление небольшого роста, одетый в клетчатую рубашку и штаны, поверх которых был повязан кожаный фартук.
– Что вы мне его сюда приперли!?
– Так, хозяин приказал...
– Хозяин приказал, - хмыкнул обладатель баса, - а мыть здесь все после этого отребья хозяин не приказывал? Как я потом, по-вашему, здесь телят буду смотреть!? Или вы хотите, что бы у меня весь молодняк вымер? На этом же заразы больше, чем на моих ботинках! Что стоите, олухи, рот ему заткните, а то орать сейчас начнет!
– Он не начнет, - возразил один из надсмотрщиков.
– А если не начнет орать, то зубы выкрошит к черту, я ж ему всю спину вскрывать собираюсь! Как его потом беззубого продавать?- не дал сбить себя с толку обладатель фартука.
Больно дернули за волосы, приподнимая голову, меж зубов ткнулась какая-то палка, которую закрепили ремнями на затылке раба. Раб устало прикрыл глаза, стараясь дышать как можно глубже. Что будет дальше? Что с ним будут делать? Кисти рук и ступни занемели, палка давила на язык, изо рта струйкой унизительно текла слюна. Ну почему, почему его не пристрелили!? Так было бы хорошо, если бы при... Твою мммать!!!
Струя воды прошлась по телу, сильным напором выбивая грязь и запекшуюся кровь. Звякнули инструменты, спины коснулись чужие сильные пальцы, холодным металлом вскрывая покрытые бурой коркой длинные раны, а потом его затопила лавина. Жаркая, ярко-красная огненная лавина боли, сжигая на своем пути остатки разума, терзая острыми зубами беззащитное тело. Боль не помещалась в измученном сознании, раскаленным потоком выливаясь в окружающий мир через нелепо оскаленный рот. Кажется, он бился, стараясь ускользнуть от боли, кажется, на него орали, тяжелым грузом наваливаясь на руки, наверное, его даже вырвало какой-то мутной жижей. Он перестал быть мыслящим существом, почти человеком, превратившись в скулящий, мокрый от пота и чего-то еще уж вовсе постыдного для взрослого мужчины, трепещущий кусок мяса, истекающий алой кровью.