Вершина Столетова
Шрифт:
Познакомились.
«К следующему разу надо какого-нибудь гостинца купить. Парень он вроде ничего, да и вообще надо с ним подружиться. Или конфет, или игрушку какую куплю. Лучше игрушку, конфеты — это если бы девчонка… Только какую бы ему поинтересней выбрать, что этот народ больше всего занимает в таком возрасте?»
Собственный жизненный опыт у Михаила на этот счет был слишком скудным. У него во все детские годы была одна игрушка — огромный деревянный конь, вырезанный отцом из березового чурбака. Очень прочный конь! Правда, хвост прожил недолго, потом пооббились уши, стерлись глаза, пришлось
«А что, если и мальчишке большого красивого коня подарить?»
Но едва Михаил принял такое решение, как увидел под лавкой, за спиной мальчика, коня с рыжим хвостом и серебряной гривой. Правда, конек был и мал и тщедушен, но все же конь, и второго покупать не было смысла.
На полу валялось много других игрушек. Тут были и старые, уже вконец изломанные, и новые, еще совсем целые. Но, видимо, и те и другие, успев изрядно наскучить мальчику, сами по себе уже мало интересовали его, а лишь служили чем-то вроде строительного материала.
Понаблюдав некоторое время за созидательной работой мальчишки, Михаил сделал попытку помочь ему. Из этого ничего не вышло: дом с треском развалился от прикосновения слишком больших и неумелых рук. Малыш ничего не сказал, а только с сожалением посмотрел на Михаила и укоризненно вздохнул:
— Э-эх!
Чтобы замять неловкость, Михаил предложил Юрке поиграть в домино. Тот охотно согласился, и игра началась. Однако после первого же проигрыша мальчишка стал жульничать: обменивал «очкастые» фишки прямо под носом Михаила, беззастенчиво подсматривал. Михаил делал вид, что не замечает этих воровских махинаций, и великодушно проигрывал, но малыш в конце концов, должно быть, понял это, и у него сразу же пропал интерес к игре.
В это время раздались шаги в сенях, и Михаил почувствовал, как у него разом ослабли руки и стало жарко лицу.
Вошла девочка лет десяти и, раздеваясь, спросила:
— Вы к Оле? Она скоро придет.
Неодолимая робость опять охватила Михаила, и, посидев еще немного, он собрался уходить. Удивленно подняв тонкие бровки, девочка спросила, почему он не хочет дождаться Ольги.
— Зайду как-нибудь в другой раз, — неопределенно ответил Михаил.
На улице еще по-зимнему холодно и крыши под белыми снежными шапками. Но небо уже не зимнее — потемневшее, как будто немного отсыревшее. И снег, даже на глаз, стал плотнее, осел, не топырится белым пухом, а лежит весомо, тяжело, приметно маслянится под полозьями.
Все-таки скоро весна!
Выйдя из калитки, Михаил увидел шагающего неторопливым, но спорым шагом Гаранина. Поравнявшись, Гаранин поздоровался и, лишь вскользь взглянув на Михаила, перевел глаза на дом, из которого тот только что вышел.
— Дядя Илья! — услышал Михаил обрадованный голос Юрки, выбежавшего следом за ним на улицу. — Почему к нам не заходите?
— Некогда, Юра, — хмуро улыбаясь, ответил Гаранин. — Как-нибудь в другой раз.
«Эге! — озадаченно подумал Михаил. — А они, похоже, хорошие знакомые, чуть ли не друзья».
Гаранин шел из ремонтных мастерских. Был он не в духе: фуражка надвинута на самые брови, а руки засунуты глубоко в карманы и сжаты в кулаки, словно он собирался с кем-то драться.
Утром в кабинете Андрианова произошел такой разговор. Приехавший из города Оданец сказал, что ездил он напрасно: на заводе ничего подходящего не нашлось, а в областном управлении приняли его довольно холодно и дальше посулов дело не пошло.
— Тем более что из графика мы выбились, — продолжал Оданец, — а у них, как я понял, такой порядок: снабжать в первую очередь не отстающие, а передовые станции. А то, мол, и отстающих не вытянем, и передовиков растеряем… Как быть? Может, так сделаем: у нас наберется с дюжину машин, которые из ремонта, можно считать, вышли, но им не хватает какого-нибудь пустяка: шестеренки, валика, подшипника. Я думаю, ничего страшного, если мы покажем в сводке эти машины как готовые. Тогда у нас сразу скачок вверх, к передовикам, и… и все вытекающие отсюда блага!
В кабинете наступило молчание. Андрианов нахмурился, спрятав глаза под мохнатые брови, и до тех пор разминал папиросу, пока вся она не высыпалась на дорожку. Видимо, предложение главного инженера поставило его в тупик. Оно ему не нравилось — это ясно. Но ведь Оданец специально присланный дипломированный инженер, и ему лучше знать, как вести дело.
— Коренной подшипник не пустяк, Дмитрий Павлыч, — наконец проговорил Андрианов.
— Допустим, но ведь на его установку надо не больше часа, от силы — двух часов. Лишь бы скорее их присылали, а поставить мы их все в один день поставим.
— Если они сейчас с посылкой частей не спешат, — продолжал Андрианов, — когда дадим сведения, что трактора на ходу, тем более ничего не дождешься. Да и, как бы это сказать… на очковтирательство это смахивает.
— Ах, даже вон куда! — явно задетый, воскликнул Оданец. — Так, так… А ты, Илья, что скажешь?
Илье вдруг вспомнился разговор со своим первым посетителем Андреем Галышевым, и он подумал: а нет ли тут ответа на вопрос инженера «как быть?».
— Думаешь? — по-своему понял молчание Ильи Оданец.
— Думаю, — машинально ответил Илья, поднялся и вышел из кабинета.
Придя в мастерские, он долго, обстоятельно разговаривал с Галышевым, с другими трактористами, и чем дальше, тем больше сердился на себя за то, что в делах да суете чуть не забыл просьбу бригадира.
А еще, может, и потому Илья был не в духе, что после разговора в мастерской положение его — уже в который раз! — необычайно затруднилось. Похоже, что Галышев прав, но твердой уверенности у Ильи не было. А время не ждет, опять надо выбирать, опять надо решаться…
Чтобы немного собраться с мыслями, Илья, не заходя в контору МТС, направился прямо домой.
Жил он пока в Доме колхозника, занимая отдельную комнатку на втором этаже. Комнатка была небольшой, но оттого, что в ней, кроме железной койки, стола и стула, никакой другой мебели не было, казалась излишне просторной. Топили в Доме колхозника экономно, и всегда было свежо, по утрам особенно.
Илья вымыл руки, напился чаю и с удовольствием вытянулся поверх одеяла на койке, укрывшись регланом. Во всем теле чувствовалось страшное утомление, хотя и непонятно было, откуда оно.