Вершина Столетова
Шрифт:
Утро было сумрачное, мглистое, но потом показалось солнце, и, хотя светило оно еще по-зимнему неярко и косые, бьющие вскользь лучи его давали мало тепла, все кругом просияло, вспыхнуло белым, режущим глаз огнем. Покрытые инеем березы заискрились, засверкали, словно сами солнечные лучи, пробиваясь сквозь их кружевные ветви, дробились на мельчайшие части и застревали там. Синеватый сумрак утра попрятался в тень строений и заборов, еще резче подчеркнув сияющую белизну сугробов.
Илья посмотрел вокруг,
Солнце подымалось все выше, укорачивая, сжимая синеватую тень от сарая. А Илья все махал и махал колуном, то распрямляясь во весь рост, то резко сгибаясь и придыхая на ударе. Со звоном отлетали поленья, шумно шелестела береста, пахло сырым деревом, горьковатым запахом леса. Илья не чувствовал усталости, веселая хмельная сила играла в его проснувшихся мускулах и искала выхода. Р-раз! Раз! Раз!
— Да вы что, Илья Михайлович? Сдельно или поденно взялись?
Илья выпрямился.
По тропинке к сараю шла Ольга в накинутом на голову пуховом платке, в шубейке нараспашку.
— Как же я теперь в сарай-то попаду? — спросила она. — Хватит, хватит! Просили побаловаться, а сами вон что натворили. Теперь мне на полдня убирать.
Илья улыбался. Понимала ли Ольга, что он совсем не устал, что ему доставляет такое же удовольствие тратить большой и ненужный запас силы, с каким застоявшийся рысак делает небольшую пробежку?
Кое-как Ольга все же пробралась в сарай. Илья кидал ей туда поленья, а она укладывала. Но и эта работа кончилась, как показалось Илье, очень быстро.
— А теперь пойдемте чай пить, — закрывая сарай, сказала Ольга и улыбнулась. — Вы его определенно заработали.
Илья уже готов был согласиться, как вдруг ему пришло в голову, что если он пойдет, то получится и в самом деле какая-то поденщина: поработал — пообедал, попил чайку… И к недоуменному удивлению Ольги, он отказался, сославшись на дела.
— Сегодня же воскресенье, — напомнила Ольга.
«И зачем только надо врать?» — спросил себя Илья, но было уже поздно, и ничего не оставалось, как попрощаться.
Он вышел за калитку и медленно, нехотя поплелся в контору МТС.
«Глупо, конечно. Выдумал какую-то чертовщину. Зачем?..»
Но он еще не успел остыть от работы, и то безмятежно-радостное настроение, которое только что владело им, мало-помалу вернулось.
В конторе делать, конечно, нечего. Разве что взять книгу из стола, вчера забыл.
Илья открыл дверь своего кабинета, прошел за стол, выдвинул ящик.
Книга лежала поверх протокола вчерашнего собрания. Из-под нижнего обреза видны последние строчки решения, и Илья с удовольствием перечитал их.
Облокотившись на стол, он закрыл на минуту глаза, и перед ним картина за картиной встало все собрание.
Выступает главный инженер. Поездка его была успешной, и держится он очень уверенно. А Илья и рад и не рад, что Оданец вернулся с запасными частями: части эти позарез нужны, но ведь они же такой козырь в руках инженера!
С козыря и заходит Оданец.
— Как-то чудно получается, — говорит он. — Главный инженер чуть ли не на собственные деньги раздобывает запасные части, а партбюро в это время решает и постановляет, куда и как употребить эти части. Это называется делить шкуру медведя, которого кто-то еще только пошел убивать. Товарищи, да предоставьте это нам, инженерам, механикам, занимайтесь своим прямым делом, занимайтесь политико-воспитательной работой: она же крайне запущена! На мой взгляд, слабо работает и наш агитколлектив, и дисциплина, даже среди самих коммунистов, оставляет желать лучшего…
— Не туда поехали, товарищ главный, — подал кто-то голос. — Мы про Фому, а вы про Ерему.
Это сбило Оданца с тона, и закончил он свое выступление уже не так уверенно.
— За части — большое вам спасибо, Дмитрий Павлыч, — сказал прямо с места Филипп Житков. — Спасибо рабочим, которые по-братски помогли нам. Однако же зря вы всех нас за таких уж темных, непонимающих посчитали. И сами вы будто не понимаете, что разговор идет не о частях, не о дележке их, а о том, чтобы работать по-новому, не сезонно, а круглый год, потому что урожай готовится — пусть это вам будет известно! — не с весны, а с зимы, даже с осени… Об этом коммунисты говорят, и зря вы тут нас по-начальнически журите: не лезьте, мол, не в свое дело, занимайтесь читками и беседами. На этом собрании нет ни начальников, ни подчиненных. И нам до всего дело…
И вот все это собрание, все его страсти и треволнения уместились в несколько слов, коротких и властных, как приказ. И вчера же вечером семь машин ушли в колхозы.
Илья сунул книгу под мышку и задвинул ящик. Уже выходя из кабинета, увидел в углу, около вешалки, лыжи. На них пришел вчера Галышев на собрание из Березовки, а обратно уехал на тракторе. Лыжи забыл.
«Книжку я и вечером почитаю, — передумал Илья и взялся за лыжи. — Палки, конечно, коротки, да и крепления надо прибавить дырочки на две-три, но покататься в общем можно».
Чтобы не привлекать к себе внимания, Илья напрямки, огородами, выбрался за село и заскользил к вершине того самого оврага, в котором он встретился с Юркой.
В полях было торжественно-тихо, кроме поскрипывания лыж, не слышалось ни единого звука. Серебристой чешуей горел и переливался снежный наст, местами уже прихваченный солнцем и заледеневший. По тончайшей, едва уловимой игре света и тени глаз, привыкая, начинал различать в полевом просторе ложбины и возвышения. Низкое зимнее небо придвинуло горизонт, и он казался заманчиво близким — рукой подать.