Вершина Столетова
Шрифт:
И вдруг где-то совсем рядом заиграла скрипка. Михаил вздрогнул от неожиданности. Скрипка играла тихо и как-то робко. Она словно и хотела быть услышанной, и боялась, что ее не поймут.
Михаил обернулся и в саду, неподалеку, увидел стоявшего к нему спиной Зинята. Он стоял под вишней и, наклонив голову над скрипкой, играл, слегка раскачиваясь из стороны в сторону.
Михаил еще как-то весной заметил в вещевом мешке у Зинята маленький черный футляр. Но тогда он даже не поинтересовался, что было в этом футляре. А Зинят или никогда не вынимал скрипки, или играл в его отсутствие,
— Хорошо ты играешь, Зинят, — тихо проговорил девичий голос, когда скрипка смолкла на низкой дрожащей ноте. — И руки у тебя вроде… а играешь хорошо.
— Говорю я плохо, Марийка, — горячо откликнулся Зинят, порывисто прижав скрипку к груди. — А моя так много сказать тебе хотел…
— Не надо, Зинят, — с каким-то радостным испугом остановила его Маша. Должно быть, она сидела на траве, и Михаилу за кустами ее не было видно. — Ты лучше играй… Ты очень хорошо играешь, Зинят…
Сквозь просвеченные солнцем ветви вишен Михаил увидел вскинутую палочку смычка, и скрипка запела снова. По-прежнему в ее голосе звенели робкие, грустные ноты, но теперь в них все гуще и гуще вплетались радостные, уверенные в своей силе и красоте.
Солнце медленно тонуло за горизонтом.
На потемневшем небе проступила красноватая половинка луны. Некоторое время она как бы раздумывала: податься ли вверх, к загоравшимся звездам, или пройти вдоль села поближе к земле. Наконец стронулась, медленно подкралась к росшим над речкой ветлам и повисла на одной из крайних веток.
Андрей сошел с крыльца и сел на березовый обрубок.
От речки, с капустных огородов тянуло прохладой. На дворе через длинные промежутки шумно вздыхала корова. Из сеней дома доносился стук посуды, голоса ужинавших трактористов.
— Не спеши, Тихон, не спеши, — очень серьезно и наставительно, как ребенку, говорил Лохов.
Поздняков закашлялся и что-то сердито пробурчал.
— Ну вот видишь, подавился.
— А ты вечно под руку языком треплешь, аппетит перебиваешь.
— Это верно… Тетя Поля, налей Тише еще тарелочку, а то у него аппетит испортился.
Женя Мошкин с Лоховым фыркают и начинают хохотать.
— Мишка! — кричала откуда-то с огорода соседка тети Поли. — Кому говорю, постреленок! Опять родной матери не слушаться?!
Покачавшись на ветке, луна нырнула за нее и пошла по-за ветлами дальше, то показываясь всей половинкой, то снова прячась.
Сегодня в гости к Андрею приходила мать. И надо же было так случиться, что увидела она его на улице, когда он шел с Соней Ярцевой.
«Никак, невесту нашел, сынок?» — спросила мать, когда они остались вдвоем.
«Так уже обязательно невеста! Просто… здешняя одна…» «Ну, да, это понятно, что не заграничная. Я к тому, что пора бы тебе и… что бобылем-то мотаться? А девушка, по всему видно, неплохая. Женился бы, сынок. Уж больно хочется внучат дождаться».
Женился бы! Будто это так просто! И вот интересно: все, что ли, матери такие? Уж который раз он слышит про этих самых внучат…
Раскуривая папиросы, из дома вышли Лохов и Поздняков, за ними следом, надевая на ходу пиджак, Женя Мошкин.
— Пошли, Андрей Петрович, не опоздать бы!
Сегодня открытие клуба, и трактористы направлялись туда.
— Да, Тиша, — балагурил по дороге Лохов, — поднарядился ты правильно. И рубаха с петухами, и штаны, можно сказать, по моде, океанской ширины. Первый парень на деревне! Только не поможет. Нет! Я вон тоже на сапоги блеск навел, а что проку? Все равно рядом с Женей наше дело пропащее. Ни одна девушка даже и не посмотрит. — Лохов стрельнул указательным пальцем окурок, рассчитал шаг и наступил на огонек ногой.
Мошкин отмалчивался. В последнее время, то ли потеряв всякие надежды, то ли в пику Соне, он перестал подходить к ней и провожал с гулянья других девушек, пользуясь постоянным и завидным успехом.
Из огромных, раскрытых настежь окон клуба звонкими ручьями лились переборы баяна, девичьи припевки.
Внутри здание имело еще явно не обжитый вид: кроме стола, скамеек да нескольких плакатов по стенам, в нем ничего не было. Передние ряды занимали пожилые колхозники, поближе к порогу сидела и просто толпилась молодежь.
За стол, накрытый кумачом, прошел Хлынов. Он поздравил колхозников с открытием клуба, напомнил о надвигающейся уборке.
И вот опять заговорил-запел голосистый баян, опять молодежь подалась поближе к порогу, на свободное от скамеек место.
Девушки попробовали затянуть песню, но песня как-то не получалась: была она протяжной, а это никак не вязалось с сегодняшним настроением. Тогда одна из них, высокая, русокосая, попросила баяниста сыграть что-нибудь повеселее, и тот, пробежав пальцами по всем пуговкам — как это делает всякий уважающий себя баянист, — рванул частушечную.
Меня милый то ругает, то целует у ворот, то с другою изменяет, мой характер узнает, и-и-и!.. —пропела девушка, вскрикнув на конце. Это «и-и-и» вышло так лихо и задорно, что после него уже просто никак нельзя было не пуститься в пляс. Ноги сами выбили частую дробь и пошли-пошли по кругу.
— Русского! Давай русского! — закричали баянисту.
А девушка обошла два раза и остановилась перед Женей. Тот растерялся от неожиданности, а девушка, и раз и два стукнув перед ним каблуками, уже делала отход на другую сторону круга.
— Ай да Валя!
Женя и сам не заметил, как очутился в середине. Сначала чувствовал он себя связанно, не хватало той свободы и непринужденности в движениях, которые так необходимы в пляске, тем более в русской. Но постепенно разошелся и уж хотел было крикнуть баянисту, чтобы играл почаще, как вдруг наткнулся взглядом на смеющиеся, озорные глаза Сони. Женя смешался, сбился с такта и, кое-как дойдя круг, нырнул в стенку парней между Лоховым и Поздняковым.
— Соня! Соня! Давай сюда! — обрадованно зашумели девушки.