Версия Барни
Шрифт:
— Он решил досрочно уйти на пенсию. Мы собираемся провести год в Лондоне, где он сможет наконец закончить монографию о Китсе.
— Толстенных книг о Китсе уже и так не меньше шести. Какого он там хрена может нового придумать?
— Барни, держи себя в руках.
— Прошу прощения. Это Савл не умеет себя держать в руках, а не я.
— Савл один к одному твоя копия, потому ты к нему и придираешься.
— Ага! Ну-ну.
— Блэр не хочет, чтобы ты повсюду раструбил, что когда-то он сотрудничал с журналом «Американский изгнанник в Канаде».
— Поэтому он и прячется у тебя под юбкой? Мог бы и сам позвонить.
— Он не знал, что я буду тебе звонить, а на самом деле я — честно, Барни, — звоню, потому что волнуюсь за тебя и хочу, чтобы ты показался врачу.
— Передай от меня Блэру вот что… Господи! Еще одна монография о Китсе… Передай ему: дескать, я считаю, что книг, похожих друг на друга, как искусственно выращенные помидоры, уже и так достаточно, — сказал я и повесил трубку, чтобы не опозориться еще больше.
Непосредственно от Блэра я так никаких вестей и не дождался, зато довольно скоро в этаком еще — знаете? — конверте ВСЕ БУДЕТ ЗАВИСЕТЬ ОТ ВАС пришло заказное письмо от его адвокатов из Торонто. Их клиент, профессор Блэр Хоппер, кандидат наук, в соответствии с законом о доступе к информации обратился в ФБР с запросом, на который ему ответили, что в 1994 году на имя ректора колледжа «Виктория» Торонтского университета поступило анонимное письмо, в котором утверждалось, что вышеупомянутый профессор Хоппер — известный сексуальный маньяк, в 1969 году засланный в Канаду в качестве агента ФБР чтобы следить за деятельностью граждан США, уклоняющихся от призыва в армию. Если эта клевета, абсолютно беспочвенная, будет повторена в книге так называемых мемуаров Барни Панофски, профессор Хоппер оставляет за собой право вчинить иск как автору, так и издателю.
Призвав себе на помощь Хьюз-Макнафтона, я написал ответ под грифом ОТ ВАС НИЧЕГО ЗАВИСЕТЬ НЕ БУДЕТ, где заверял, что никогда не опускался до анонимных писем, а если эти гнусные инсинуации будут повторены публично, я тоже оставляю за собой право прибегнуть к помощи закона. Я пошел отправлять письмо, но вдруг передумал. Взял такси, приехал на улицу Нотр-Дам, купил новую пишущую машинку, переписал письмо и отправил заказным. Затем я выбросил свою старую машинку и новую тоже. Даром, что ли, я сын инспектора полиции?
3
На озере у меня есть сосед, представитель растущей армии телевизионных пиратов, которые обзаводятся спутниковыми антеннами размером с кухонный поднос, хотя у нас это противозаконно, поскольку дает доступ к сотне каналов из США, не лицензированных в Канаде. Он даже ухитряется их все расшифровать, потому что не пожалел тридцати долларов на декодер. Это я только лишь к тому, что в моем нынешнем состоянии полураспада я ночи напролет страдаю, потому что из прошлого принимаю чертову уйму путаных картин, а вот расшифровать их мне нечем. В последнее время я много раз просыпался, будучи совершенно уже не уверенным, что же, собственно, в тот день на озере произошло. Вдруг я подправил в своем сознании события того дня, как приукрашивал иногда другие эпизоды своей жизни, с тем чтобы предстать в более выгодном свете? Грубо говоря, что, если О'Хирн прав? Что, если, как этот мерзавец и подозревает, я действительно выстрелил Буке в сердце? Мне позарез нужно думать, что я не способен на такую жестокость, но что, если я на самом деле убийца?
Однажды я проснулся среди ночи совершенно потрясенный: мне снился кошмар, в котором я застрелил Буку и стою над ним, смотрю, как он корчится и кровь хлещет у него из груди. Выкрутившись из мокрых от пота простынь, я оделся и поехал на дачу; к рассвету прибыл. И пошел бродить по лесу в надежде, что окружающий пейзаж всколыхнет мою память, сам приведет меня к месту вдруг да и впрямь совершенного преступления, как бы ни заросло там все кустами за тридцать с чем-то лет, прошедших с исчезновения Буки. Я заблудился. Запаниковал. Память временами отшибало вовсе, и я не мог понять, что это за лес, где я и зачем я здесь. Должно быть, много часов уже я сидел на поваленном дереве, курил «монтекристо» и вдруг слышу музыку (далеко не небесную), звучащую где-то поблизости. Пошел на звук и в результате оказался на собственной лужайке перед домом, где Бенуа О'Нил поставил свою негритянскую верещалку, чтобы ему не скучно было сгребать листья.
Что ж, с прибытием, поц.
Как это ни парадоксально, но в те дни, когда моя память работает безупречно, мне тяжелее, чем когда она отказывает. Или — иными словами — путешествуя по лабиринтам прошлого, я натыкаюсь на эпизоды, которые помню слишком явственно. Взять, например, хоть Блэра.
Блэр Хоппер (бывший Гауптман) в 1969 году вдруг вырос посреди моей жизни как полип. Объявился у меня на озере, где Мириам, сердце которой всегда обливалось кровью при виде беглых деток, обиженных жен и всякой прочей нечисти, всех привечала. Он пришел дождливым вечером, добыв адрес в «Руководстве для призывников, желающих иммигрировать в Канаду»:
Даже если вы не выбирали Канаду в качестве земли обетованной и все получилось случайно, мы рады приветствовать вас. Мы, добровольные работники Программы противодействия призыву в армию, полагаем, что ваше нежелание участвовать в войне во Вьетнаме носит принципиальный характер и, следовательно, вы когда-нибудь станете выдающимися гражданами.
(Да, чуть не забыл упомянуть о том, что по зверским условиям моего освобождения от Второй Мадам Панофски она получила дом в Хемпстеде со всеми его уютными закоулками, а вот недвижимость в Лаврентийских горах я все-таки отстоял. Первым моим побуждением было избавиться от места якобы совершенного преступления, но, подумав, я сообразил, что это было бы равносильно признанию вины. Так что я, наоборот, сперва разнес весь коттедж в куски, даже стены сломал, а потом все восстановил, поставил красивые стеклянные двери и световые люки, добавил комнаты для детей и кабинеты для себя и Мириам.)
Декорации те же, входит Блэр. Очень хотелось бы написать, что Макс, наш наделенный даром предвидения пес овчарочьей породы, с которым так нравилось играть детишкам, встретил непрошеного гостя рычанием, скалил зубы — но нет, правда состоит в том, что этот четвероногий предатель тут же бросился к нему, виляя хвостом. Честность повелевает мне признать, что Блэр Хоппер, он же Гауптман, в те дни был молодым человеком приятной наружности. Тут ничего не скажешь. А возраста он был скорее Мириам, чем моего, иначе говоря, лет на десять младше меня. Высокий, светловолосый, голубоглазый и широкоплечий. Как ловко на нем сидела бы форма эсэсовца! Но в реальности он был в рубашке, галстуке, светлом летнем костюме в полосочку и мягких туфлях. Прибыл с дарами: бочонком непастеризованного меда, которым снабдила его коммуна в Вермонте, что служила этапом на подпольной трассе перемещения современных беглых рабов, и — ух, красотища! — парой расшитых бисером настоящих индейских мокасин. Я в тот момент посасывал «макаллан» и пригласил его ко мне присоединиться.
— Я бы лучше выпил минералки, — сказал он, — но только если у вас есть уже открытая бутылка.
Вода у нас тогда как раз кончилась, и Мириам заварила ему травяной чай. «Роузхип» назывался, что ли, — не помню.
— Как на границе, осложнений не было? — спросила она.
— Я как турист приехал. В этом костюме я вполне могу сойти за республиканца и члена загородного клуба. Да и дорожных чеков у меня было достаточно — проверили, козлы, не поленились!