Вертоград Златословный

Ранчин Андрей Михайлович

Под 1086 г. Борис и Глеб упомянуты, но святыми не названы. И лишь в статье 1093 г. они именуются святыми; при этом праздник 24 июля, им посвященный, назван новым.

Отсюда делается вывод первый, праздник Бориса и Глеба был установлен незадолго до 1093 г.: «Совершенно очевидно, что если бы праздник святых Бориса и Глеба установился для всей Русской землив 1020 или 1021 г., или даже в 1035 г. при Ярославе Мудром, то спустя 70 или даже 58 лет, то есть в третьем поколении, он уже и не мог быть „новым праздником в Русской земле“. Даже если бы он был установлен и в 1072 г., то есть спустя 21 год, он не был бы такой уж и новый, ведь целое поколение людей выросло. И кто бы запретил монаху-летописцу сообщить об этом в свое время. К тому же, если вести отсчет от 1072 г., то нужно говорить о дне памяти Бориса и Глеба 20 мая, когда было осуществлено перенесение их мощей, а не 24 июля — дне памяти Бориса!» (2000. № 2. С. 37).

Аргументы А. Н. Ужанкова не новы: ранее их приводил А. Поппэ, ссылаясь также на статью 1093 г. и отстаивая версию о канонизации святых в 1072 г. [194] В интерпретации эпитета «новый» автор статьи не оригинален. До А. Н. Ужанкова также А. Поппэ на основании именования праздника в летописной статье 1093 г. «новым» отнес канонизацию братьев к 1072 г. [Поппэ 1973. С. 19]. Но А. Н. Ужанков первенство А. Поппэ не отмечает. Эти соображения были подвергнуты критике Л. Мюллером: «Однако что означает выражение „праздник новый Русской земли“? Летописец сопоставляет относительно новый, недавно установившийся только на Руси, праздник святых Бориса и Глеба и древний праздник Вознесения Христова, который уже тысячу лет отмечался во всем христианском мире. По отношению к нему праздник 24 июля, разумеется, новый, независимо от того, возник ли он в 1072 г. или, скажем, в 1038 г., т. е. 21 год или 55 лет назад» [Мюллер 2000. С. 78].

194

Вообще, построения А. Н. Ужанкова представляют собой в главном именно вариацию гипотезы А. Поппэ.

Признать бесспорность вывода А. Н. Ужанкова я бы не решился по двум причинам. Во-первых, как известно, именование какого-либо праздника или святого «новым» порой сохраняется в рукописях, отстоящих от времени его установления на сотни лет (примеры дает бытование житий в минейных сборниках). Семантика слова «новый» — не только временная, но и ценностная. «Новый» означает часто не «недавно возникший», но «непохожий на прежде бывшее, уникальный» (ср. выражение «новыя люди» в повествовании Повести

временных лето крещении Руси под под 6496/988 г. и в статье 6504/996 г. [195] и выражение «новы люди» в Слове о Законе и Благодати [196] и, конечно, в Библии [197] ). Поэтому присутствие этой лексемы не может быть бесспорным «индикатором», маркером хронологического характера. Между прочим, в статье Повести временных летпод 1093 г. слово «новый» употреблено, вероятно, как раз в значении «прежде не бывший, впервые созданный», а не в значении «недавно появившийся или начавшийся, недавний, молодой» [198] .

195

[ПВЛ. С. 53] и цитаты из Библии в этой же годовой статье (с. 54) [ПВЛ. С. 55].

196

«Лепо бе благодати истине на новы люди въсияти. Не вливають бо, по словеси Господню, вина новааго учениа благодетьна въ мехы ветхы, обетшавъши въ иудеистве, „аще ли, то просядутся меси и вино пролеется“ [Мф. 9:17] Не могше бо закона стеня удержати, но многажды идоломъ покланявшеся, како истинныа благодети удержать учение. Нъ ново учение — новы мехы, новы языкы!»; «И Христова благодеть всю землю обятъ и ако вода морьская покры ю. И вси, ветъхая отложьше, обетъшавшая завистию иудейскою, новая держать, по пророчьству Исаину: „Ветхая мимоидоша, и новая вамъ възвешаю; поите Богу песнь нову, и славимо есть имя Его от конець земли, и съходяшеи въ море, и плавающей по нему, и острови вси“ [Ис. 42:9–10]. И пакы: „Работающимъ ми наречется имя ново, еже благословится на земли, благословять бо Бога истиньнааго“» [Ис. 65:15–16] — [БЛДР-I. С. 38, 32].

197

Примеры — Иер. 31:22; Иез. 18:31; Мф. 26:38; Мф. 26:29; Мр. 14:34; Еф. 4:24; 2 Кор. 5:17 и др. Ср. также: «Се, Азъ творю творю новая, яже н[ы]не возсияють, и оувесте я: и сотворю въ пустыни путь и въ безводней реки» (Ис. 43:19); «Ниже вливаютъвина нови въмехи ветхи: ащели же ни, то просалятся меси, и вино пролиется, и меси погибнуть: но вливаютъ вино ново въ мехи новы, и обое соблюдется» (Мф. 9:17); «„Сия чаша новый заветъ Моею кровию, яже за вы проливается“» (Лк. 22:20); «Спогребохомся оубо Ему кр[е]щениемъ въ смерть, да якоже воста Хр[и]стосъ от мертвыхъ славою О[т]чею, тако и мы во обновлении жизни ходити начнемъ» (Рим. 6:4); «Темже аще кто во Хр[и]сте, нова тварь: древняя мимоидоша, се, быша вся нова» (2 Кор. 5:17); «новый человек» (Еф. 2:15); «И рече седяй на пр[е]столе: Се, нова вся творю» (Откр. 21:5).

Ср. в этой связи замечание С. С. Аверинцева, относящееся к другому очень важному для средневековой христианской ментальности понятию — «последний»; и это понятие обладало не столько темпоральным, сколько аксиологическим значением: «Характерно, что даже во времена позднего Средневековья, когда от Рождества Христова насчитывали уже до полутора тысяч лет, упорно продолжали говорить в официальных документах Церкви о евангельских временах как о „последних временах“. Они осмыслялись как „последние“ не по эмпирии, а по смыслу — по эсхатологическому смыслу» [Аверинцев 2005а. С. 73, примеч. 1]. Ср. в этой связи: «На литургическом языке Православия уже о временах земной жизни Христа говорится как о „последних“, и ни одного здравомысленного верующего это не смущает, хотя по человеческому счету с тех пор прошли два тысячелетия (и пройдет столько тысячелетий, или годов, или только дней, сколько Богу будет угодно). Мы уже очень давно — „эсхатон“» [Аверинцев 2006. С. 742].

Приведу лишь один пример такого рода из древнерусской книжности: «В последняя бо лета Господь нашь Исус Христос, слово Божие, родися от Пречистыя девы Мария Богородица и приять страсть, исправляя падения рода нашего, и въскресе въ третии день, и възнесеся на небеса въ день пятедесятныи» (Пространная редакция Жития Михаила Ярославича Тверского) [Клосс 2001. С. 189] (текст по списку ГИМ, Увар., № 184, л. 211 об. — 212).

198

Пример из статьи Повести временных летпод 1093 г. в «Словаре древнерусского языка (XI–XIV вв.)» интерпретируется как «новый, прежде не бывший, впервые созданный»; значение прилагательного «новый» — «недавно появившийся или начавшийся, недавний, молодой» дано только как второе, не главное. См.: [Словарь древнерусского языка. Т. 6. С. 425].

Во-вторых, молчание летописи об установления праздника при Ярославе Мудром или в 1072 г., конечно, нельзя обойти вниманием. Но резонен и другой вопрос, обращенный к самому А. Н. Ужанкову: а как объяснить молчание летописи об установлении праздника в конце 1080-х — начале 1090-х гг? [199] Природа подобных умолчаний нам вообще не очень ясна. Приведу лишь один пример: точное время канонизации Владимира Святого (крестителя Руси, равноапостольного князя, прародителя всей русской династии, правившей до 1598 г.!) нигде в старинных источниках не указано.

199

В ответе на журнальный вариант моей статьи А. Н. Ужанков назвал причину, по его мнению, обусловившую неупоминание о канонизации святых братьев [Ужанков 2002. С. 116]. Это обрушение новой церкви, строительство которой было начато еще Святославом Ярославичем, совпавшее с намечавшимся торжеством канонизации святых. Но разве упоминание о канонизации было невозможным без упоминания об этом неприятном событии?

И, наконец, может быть, самое главное: последний случай не-именования в летописи братьев Бориса и Глеба святыми едва ли может быть датирующим признаком, датой post quern. А. Н. Ужанков в полемике со мной привел в качестве дополнительного аргумента на сей счет пример канонизации Владимира Святославича, который в Ипатьевской летописи под 1229 г. еще не именуется святым, впервые назван святым в этой же летописи под 1254 г., а к лику святых был причислен немного раньше, 15 июля 1240 г. [Ужанков 2002. С. 115]. Однако эта традиционно называемая (но по существу всецело гипотетическая) дата канонизации Владимира небесспорна. «Сейчас появляются основания относить прославление равноапостольного князя к более раннему времени. Чтение „жития князя Владимира“ предписывается богослужебным уставом по рукописи конца XII — начала XIII в. (Курский краеведческий музей, № 20959 <…>). Это сдвигает на полвека <…> наиболее вероятную датировку Жития <…>» [200] . Правда, интерпретация этой записи о чтении жития Владимира в день поминовения святых Бориса и Глеба, принадлежащая В. М. Живову, не единственно возможная. Например, А. В. Назаренко высказывает иное мнение, полагая, что свидетельство месяцеслова рукописи из собрания Курского краеведческого музея позволяет говорить лишь о местном почитании равноапостольного князя в XII — начале XIII в.: «эта запись может служить основанием думать, что до официального прославления и установления памяти 15 июля память св. Владимира могла кое-где праздноваться 24 июля вместе с памятью его сыновей-страстотерпцев» [Назаренко 2001. С. 435] [201] .

200

[Живов 2002. С. 163–164]. В. М. Живов ссылается на статью: [Князевская 1985. С. 159]. В ней неверно указан шифр рукописи (правильный шифр: 20359). См.: [Пентковский 2001. С. 178].

Христианское прославление Владимира может относиться еще ко второй половине XI в., о чем свидетельствует превращение его христианского имени в княжеское [Карпов 1997. С. 420, примеч. 34].

Осторожное предположение о христианском почитании (но не о канонизации) Владимира высказывались в последнее время несколькими исследователями. См., например: [Franklin 1991. P. XXXV–XXXVI].

Прозвучало и мнение о возможной ранней канонизации Владимира: [Серегина 1994. С. 69–71]; [Турилов 1999] [Успенский 2000. С. 44–46].

201

Ссылки на работы, посвященные канонизации святого Владимира, содержатся в указанных работах В. М. Живова и А. В. Назаренко. На раннее время причисления Владимира к лику святых указывали А. И. Соболевский [Соболевский 1892. С. 794], Н. К. Никольский [Никольский 1902. С. 89–106], Н. И. Серебрянский [Серебрянский 1915. С. 59. 1-я паг.].

С. А. Бугославский, автор последней обстоятельной работы, посвященной исследованию текста Памяти и похвалыИакова мниха, присоединился к мнению Е. Е. Голубинского о канонизации Владимира в середине XIII в., но не привел при этом новых аргументов [Бугославский 1925. С. 137, 141]. К XIII в., предположительно к 1251 г., относит канонизацию Владимира П. П. Толчко [Толочко 1996].

Остаются не опровергнутыми соображения А. И. Соболевского, поставившего под сомнение значимость совпадения дня победы на Неве 1240 г. с днем памяти Владимира как мотив к канонизации князя: «[Д]ело в том, что совпадение невской победы с днем кончины Владимира, по-видимому, никем в Новгороде не было замечено: об нем не упоминает новгородская летопись (написанная духовным лицом и постоянно интересующаяся церковными делами); об нем молчит древнеее сказание об Александре Невском» [Соболевский 1892. С. 793]; «[д]олжно заметить, что победа над шведами приписывается в сказании заступничеству свв. Бориса и Глеба (о Владимире нет даже упоминания)» [Соболевский 1892. С. 793], А. И. Соболевский полемизирует с И. И. Малышевским и с Н. И. Петровым). Интересно, что «укрепление» почитания Бориса и Глеба в Новгороде относится ко времени непосредственно после Невской битвы 15 июля 1240 г. [Янин 2004. С. 245–253]; возможно, это явление связано с совпадением дня успения Владимира (почитавшегося совместно с сыновьями?) с датой Невской победы.

Недавно Б. А. Успенский высказал соображения в пользу версии не просто о почитании, но именно о канонизации Владимира, состоявшейся не позже конца XII века или даже еще в XI столетии (с оговоркой, что жесткой формальной процедуры причисления к лику святых в то время на Руси не было). По его мнению, об этом, в частности, свидетельствуют упоминание христианского имени Владимира рядом с именами Бориса и Глеба в новгородской берестяной грамоте № 906 (третья треть XI в., исследователь интерпретирует содержащееся в ней имя «Василий» как христианское имя Владимира), сообщение рукописи Курского краеведческого музея № 20359 о чтении жития Владимира в день памяти Бориса и Глеба 24 июля (Б. А. Успенский полагает, что речь идет о самостоятельном житии Владимира, а не о фрагменте о нем из жития братьев-страстотерпцев), косвенные данные южнославянских рукописей XIII–XIV вв. (наличие в них жития Владимира, говорящее о его раннем написании) и данные княжеского именослова начиная с середины XI в. (распространение крестильного имени «Василий» в сочетании с княжим «Владимир»). См.: [Успенский 2004. С. 69–121]; обзор более ранних исследований — в примеч. 1, 2, 5 на с. 89–91.

Впрочем, недавно А. Поппэ привел ряд данных (в том числе и новых), доказывающих позднее причисление Владимира к лику святых. По мнению исследователя, это произошло отнюдь не вскоре после Невской битвы 1240 г., а только около 1282–1305 гг., причем первоначально почитание ограничивалось Новгородом. (См.: [Поппэ 2005]). Один из аргументов А. Поппэ не нов: это указание на то, что вплоть до 1320–1330-х гг. имя «Владимир» не было крестильным в роде Рюриковичей (более ранний пример с Владимиром, сыном Андрея и внуком Александра Невского, — спорный, так как точно неизвестно, является ли его имя «Владимир» княжеским или крестильным). Ранее об этом писал В. Водов: [Vodoff 1988–1989. Р. 448–449]. Но эти соображения могут быть отведены посредством замечания, что Владимир мог некоторое время почитаться под своим христианским именем «Василий», а князья, носящие это крестильное имя, известны с XI столетия. (См.: [Успенский 2004. С. 83–87]).

Очень спорна идея А. Поппэ, что установление почитания Владимира в Новгороде осознавалось инициаторами как возрождение, восстановление ранее существовавшей, но забытой традиции, а не как инновация. Ведь если имени Владимира с днем его памяти не было в святцах, если не существовало его житий и служб ему, то такое восприятие было бы маловероятно.

А. Поппэ приводит также данные книжной традиции, свидетельствующие о позднем формировании почитания Владимира (неименование Владимира святым, отсутствие ожидаемых параллелей в Волынской летописи под 6797 (1289) г. между ним и князем Владимиром Васильковичем — его тезкой, оцениваемым как святой). Однако эти свидетельства разительно расходятся с другими данными, учтенными Б. А. Успенским, которые говорят о раннем почитании Владимира Святославича. Отсутствие же в некрологе Владимира Васильковича параллели между ним и его

тезкой может объясняться тем, что Владимир Святославич в то время почитался под своим крестильным именем «Василий», как предположил Б. А. Успенский; христианским же именем Владимира Васильковича было «Иоанн/Иван», и как раз на значение имени князя «Иоанн» («Божий дар») летописец указывает в некрологе прямо. (См.: [ПЛДР XIII 1981. С. 408]).

В любом случае полемика о времени канонизации Владимира Святославича подтверждает мою мысль, что бесспорное установление исторических фактов (в частности дат) в отношении раннего периода древнерусской истории весьма и весьма проблематично: часто мы можем дать ответ на задаваемые вопросы о фактах только в форме приятия нескольких взаимоотрицающих гипотез. Убежденность А. Н. Ужанкова в том, что нам известна точная датаустановления почитания Владимира Святославича, выглядит на фоне реальной полемики наивно.

В этой связи представляется уместным напомнить высказывание А. А. Зимина, подкрепленное большим личным опытом исследователя: «Нужно быть честным и строгим критиком своих выводов. Многовариантность решений — обычный вариант, с которым приходится смириться. Иногда же и вовсе загадку решить невозможно» (рукопись А. А. Зимина «Слово и дело. Страницы дневника. 1963–1977 гг.» цитируется по: [Зимина 2006. С. 4]).

Но, так или иначе, а первое летописное упоминание о Владимире как о святом, очевидно, не обладает значением безусловногодатирующего признака.

Вполне вероятно, что датирующим признаком не может быть и первое упоминание о Борисе и Глебе в Повести временных лет.Между прочим, братья могут иногда не называться святыми даже в летописных записях, составленных несколько десятилетий после их канонизации [202] .

Во время раскопок 1999 г. в Новгороде была найдена берестяная грамота (№ 906), относящаяся к 1050–1070-м гг. В ней наряду с другими святыми названы Борис и Глеб (в настоящее время это самое раннее упоминание о братьях-князьях как о святых) [203] . Текст грамоты — сильное и трудно опровергаемое свидетельство, что Борис и Глеб были причислены к лику святых ранее, чем утверждает А. Н. Ужанков. Обнаружение этой грамоты словно бы предостерегает от поспешных попыток установления бесспорных дат, исходя из наличествующих источников: до нас дошло слишком мало источников, чтобы на их основании высказывать безапелляционные утверждения; появление новых сведений может радикально изменить наши представления о событиях далекого прошлого.

202

В начале летописной статьи 6623 (1115) г. в Ипатьевской летописи, повествующей о новом перенесении мощей Бориса и Глеба, братья святыми не именуются: «В лето 6623, индикта 8, съвъкупишася братья, русции князи, Володимеръ, зовемый Монамахъ, сынъ Всеволожь, и Давидъ Святославиць, и Олегъ, брать его, и сдумаша перенести мощи Бориса и Глеба: бяху бо создали церковь има камяну, на похвалу и честь телесама ею и на положение» [ПВЛ. С. 127].

203

См. текст грамоты и его интерпретацию в кн.: [Зализняк 2004а. С. 282–283].

Называя позднюю дату канонизации Бориса и Глеба, А. Н. Ужанков, конечно, не может игнорировать известий Сказания о чудесах(Ужанков именует его «Сказанием страсти…») и Чтенияо почитании братьев еще в годы правления Ярослава Мудрого. Объясняя эти свидетельства, он утверждает, что при Ярославе Мудром утвердилось местное почитание страстотерпцев. Таков вывод второй. Он, безусловно, изящен, так как позволяет в известной степени примирить противоположные мнения Л. Мюллера и А. Поппэ. Добавлю, что дополнительным подтверждением мысли А. Н. Ужанкова могли бы стать наблюдения Г. Ленхофф, сделанные на ином материале, на основе социокультурного изучения почитания святых братьев и также косвенно указывающие на отсутствие общерусского почитания при Ярославе Мудром. Исследовательница полагает, что в годы правления Ярослава Мудрого существовало лишь местное почитание страстотерпцев, причем оно носило преимущественно «низовой», народный характер [204] . В работе А. Н. Ужанкова исследование Г. Ленхофф не учтено [205] .

204

[Lenhoff 1989. Р. 34–54]. Впрочем, Г. Ленхофф склонна полагать, что само разграничение местного почитания и официальной канонизации было в Киевской Руси весьма относительным. По ее мнению, почитание Бориса и Глеба первоначально распространялось в народной среде, а затем перешло в княжескую. В княжение Ярослава Мудрого и даже позднее культ был локализован в Вышгороде, а затем начал распространяться за его пределами. Составление службы святым и строительство им посвященного храма исследовательница относит к княжению Ярослава Мудрого и к времени митрополита Иоанна I.

Мнения о том, что Борис и Глеб были канонизированы «сразу после их смерти (ок. 1020)», придерживается О. Прицак, полагающий канонизацию средством легитимации власти Ярослава [Pritsak 1981. Р. 32].

Соображения об изначально народном характере почитания Бориса и Глеба небесспорны. М. Ю. Парамонова, обстоятельно разбирая известия, содержащихся в Борисоглебских житиях и в Повести временных лет,доказывает, что почитание изначально было инициировано княжеской властью и было культом, в котором доминировало освящение родственных отношений. (См.: (Парамонова 2003. С. 231–253]).

Мнение, что «[в]озможно, до 1072 г. Борис-Роман и Глеб-Давид Ярославичи были местночтимыми, а после перенесения мощей стали канонизированными официально», в последнее время поддержал М. Б. Свердлов. Как он заметил, «[в] пользу этого мнения косвенно свидетельствуют имена старших сыновей Святослава Ярославича в их честь, причем Глеб Святославич уже в 1065 г. был правящим князем, Роман Святославич — в 1077–1079 гг., а Давыд — в 1093–1095 гг. <…> Но вне зависимости от решения вопроса о времени официальной канонизации очевидно, что во время перенесения мощей 20 мая в новую церковь Бориса и Глеба к ним относились как к святым <…>» [Свердлов 2003. С. 455–456].

205

В новейшем исследовании Н. И. Милютенко [Святые князья-мученики 2006. С. 49–56] приводятся аргументы, обосновывающие мнение о причислении братьев к лику святых в последние годы княжения Ярослава Мудрого. (См., однако, критические замечания А. Е. Мусина [Мусин 2006].) Первоначальную версию Сказания об убиении Бориса и Глебаисследовательница, вслед за Н. С. Серегиной, относит именно к этому времени. (См.: [Святые князья-мученики 2006. С. 171]; [Серегина 1994. С. 36–37, 76–78, 83–84]).

Это мнение отнюдь не бесспорно, так учитывает лишь часть свидетельств, игнорируя другие; на мой взгляд, оно лишь говорит о невозможности сделать какие бы то ни было убедительные выводы на основании имеющихся данных.

Скрупулезно анализируя чудо с мощами Глеба по рассказам Повести временных лет. Чтенияи Сказания о чудесах, А. Н. Ужанков обратил внимание на тот факт, что в Сказаниимитрополит Георгий благословляет князей — участников перенесения мощей рукою Глеба, при этом ноготь святого остается в волосах князя Черниговского Святослава. При этом в рассказе Сказаниявладыка Черниговский Неофит, участвующий в перенесении мощей, назван митрополитом. В Чтенииже Нестора благословение совершается рукою Бориса, и митрополитом именуется только Георгий. A. Н. Ужанков связывает эти разноречия двух агиографических текстов с политическими симпатиями книжников. В Сказании,по его мнению, прослеживаются прочерниговские симпатии: владыка Черниговский назван митрополитом, и черниговский князь получает благодатное знамение (ноготь святого) от мощей Глеба, который первоначально почитался более, нежели Борис [206] .

206

К приведенным А. Н. Ужанковым ссылкам на работы, в которых доказывается, что культ был первоначально Глебоборисовским, а не Борисоглебским, добавлю указание на статью В. Биленкина, приходящего к тем же выводам на основании анализа Чтения, в котором Борис последовательно именуется блаженным, в то время как Глеб — святым [Биленкин 1993. С. 54–64]. Подобное толкование было критически оценено еще А. И. Соболевским: «Постоянное именование святого блаженным, общее древнерусским оригинальным житиям с переведенными с греческого, показывает, что слова святойи блаженныйв древнерусском языке были синонимами (почему они и употреблялись вместе <…>)» [Соболевский 1892. С. 792]. Аргументы В. Биленкина критически оценил А. Поппэ, приведший сходные с А. И. Соболевским соображения [Поппэ 1995. С. 30–31, примеч. 11.]. Выводы В. Биленкина в главном противоречат гипотезе А. Н. Ужанкова, который считает ЧтениеБорисоглебским памятником, более поздним, чем Глебоборисовское Сказание(Протосказание). В. Биленкин — сторонник версии о более раннем происхождении Чтения; по крайней мере, он полагает, что оно отражает более раннюю традицию почитания Бориса и Глеба, нежели Сказание,в котором зафиксирована «Борисоглебская» стадия почитания. В. Биленкин доказывает, что Глеб был канонизирован еще при Ярославе Мудром, вероятно, в 1052 г., Борис же был причислен к лику святых только в 1072 г. при перенесении мощей братьев Ярославичами.

Впрочем, мнение о том, что культ святых братьев был первоначально Глебоборисовским, а не Борисоглебским, небесспорно. М. Х. Алешковский расценивал тенденцию помещать изображения младшего брата на лицевую, а старшего — на оборотную сторону энколпионов как свидетельство доминантной роли Глеба в культе ([Алешковский 1972. С. 116–119]; ранее это соображение было высказано В. И. Лесючевским [Лесючевский 1946. С. 38]). «Но можно предположить и иную эволюцию культа Бориса и Глеба. В условиях появления национального пантеона святых князь-полководец Борис с самого начала почитался как христианский покровитель русских воинов. Глеб, возможно, почитался первоначально как князь-целитель. Поэтому его изображение в качестве оберега и символа исцеления преимущественно оказывалось на лицевой стороне энколпиона, тогда как Бориса — на оборотной» [Свердлов 2003. С. 457]. Однако известие Сазавской хроникио перенесении частиц мощей братьев в Сазавский монастырь свидетельствует все-таки о первоначальном Глебоборисовском характере почитания: Глеб в этой записи назван по имени, а Борис всего лишь именуется его «товарищем» (socius). Ср. интерпретацию этого известия А. И. Роговым в предисловии к кн.: [Сказания о начале 1970. С. 14].

Недавно М. Ю. Парамонова пришла к заключению, что изображения на энколпионах не дают однозначных оснований для вывода о первоначальном Глебоборисовском характере культа: [Парамонова 2003. С. 234–240].

Н. И. Милютенко считает, что культ был изначально Борисоглебским, приводя в качестве доказательства заголовок статьи 6523 (1015) г. об убиении братьев в Повести временных лет:«О убиении Борисове». (См.: [Святые князья-мученики 2006. С. 46–47]). Но в Новгородской I летописи младшего извода в большинстве списков (в Комиссионном, Академическом и Толстовском списках) — «О убиении [убиеньи] Бориса и Глеба» [ПСРЛ Новгородская 2000. С. 169]. Возможно, что в Начальном своде или в Повести временных летприсутствовал именно такой заголовок, либо же текст статьи 1015 г. был разбит на две «главки»: «О убиении Бориса» и «О убиении Глеба», но затем при переписывании второй заголовок выпал.

Эпизод с благословением рукою одного из страстотерпцев (Глеба или Бориса) в Сказании о чудесахбыл уже проанализирован B. Биленкиным, пришедшим к отчасти сходным результатам [Биленкин 1993. С. 61–62]. Но эта работа в статье А. Н. Ужанкова не учтена. Не уделяет А. Н. Ужанков внимания и опровержению идеи В. И. Лесючевского, который полагал, что имя Глеба в описании благодатного знамения при перенесении мощей 1072 г. вторично и им заменено имя Бориса, содержавшееся в первоисточнике [Лесючевский 1946. С. 238]. Также никак не учитывается и мнение М. Х. Алешковского о повествовании, посвященном перенесению мощей, в составе Сказания.М. Х. Алешковский пришел, как позднее и А. Н. Ужанков, к выводу об особом почитании Глеба Святославом Черниговским (и считал имя Глеба в Сказанииисходным, а имя Бориса в Чтении— поздней, начала XII в., заменой). Но в отличие от А. Н. Ужанкова он полагал, что протографом описания перенесения мощей 1072 г. в Сказаниипослужил «авторский» текст Повести временных летпод 1072 г. [Алешковский 1972. С. 119, примеч. 55].

А. Н. Ужанков напоминает о том, что муромские земли, принадлежавшие Глебу, вошли в состав Черниговского удела, в то время как Ростовское княжество Бориса перешло к линии Всеволода Ярославича и его сына Владимира Мономаха, почитавшего, как показывает автор статьи, прежде всего именно Бориса.

А. Н. Ужанков нашел соответствия тексту о перенесении мощей 1072 г. в составе Сказания о чудесахв Воскресенской и Софийской первой летописях и попытался доказать, что в Воскресенской летописи сохранился первоначальный вариант этого эпизода. Наблюдения исследователя не лишены интереса.