Весь Фрэнк Герберт в одном томе. Компиляция
Шрифт:
— Отец! — позвал Лето, и зов эхом отдался под сводом его черепа.
Это был глубинный волевой акт, в ходе которого мальчик почувствовал медленное, тягучее освобождение от внутреннего присутствия отца, исчезновение ощущений и расслабление мышц.
— Любимый, — прошептал позади голос Чани, и отец остановился. — Что случилось?
— Постой, не уходи, — умоляюще произнес Лето своим немного охрипшим голосом. — Чани, ты должна сказать нам, как избежать того, что случилось с Алией.
Ответил на этот вопрос Пауль. Он говорил с трудом, делая долгие паузы.
— В этом нет определенности. Вы… видели то… что почти… произошло… со мной.
— Но Алия…
— Ею овладел проклятый барон!
От волнения у Лето пересохло в горле.
— Он… я…
— Он есть в тебе… но… я… мы не можем… иногда мы чувствуем… друг друга, но ты…
— Ты не можешь читать мои мысли? — спросил Лето. — Ты будешь знать, если… он…
— Иногда я способен чувствовать твои мысли… но я… мы живем только в вашем сознании, мы существуем только… посредством его отражения… Нас создает ваша память. Это опасно… память слишком точна. И те из нас… те из нас, кто любил власть… кто добивался ее… любой ценой… у того память более точна.
— Она сильнее? — прошептал Лето.
— Сильнее.
— Я знаю твое видение, — сказал Лето. — Слишком хорошо, чтобы дать ему завладеть мною. Я стану тобой.
— Только не это!
Лето кивнул сам себе, ощущая то грандиозное усилие, с которым отец старался удалиться из его памяти, понимая все тяжкие последствия неудачи. Любая одержимость приближала одержимого к Мерзости. Узнавание придавало такому человеку обновленное чувство силы, он начинал с особой остротой ощущать свое тело и проникал в глубокое осознание прошлых ошибок, совершенных самим собой и предками. Было в таком видении и нечто неопределенное, что ослабляло способность чувствовать — и сейчас Лето убедился в этом. В какой-то момент искушение в нем вступило в схватку со страхом. Плоть обладает способностью превращать меланжу в видение будущего. Приняв зелье, можно дышать будущим и срывать покровы с Времени. Лето охватил соблазн, которому было трудно противостоять, он сцепил руки и погрузился в состояние прана-бинду. Плоть отрицала искушение. Плоть несла в себе глубокое знание, унаследованное от Пауля. Те, кто хочет прозреть будущее, подобно мелким игрокам, надеются сорвать легкий куш на завтрашних скачках. Вместо этого они оказываются пожизненными пленниками, знающими наперед каждый удар своего сердца и все свои муки… Последнее видение Пауля указывало достойный выход из этой ловушки, и Лето знал, что теперь у него нет иного выхода — он должен следовать тем же путем.
— Радость жизни и ее красота связаны с тем фактом, что жизнь способна удивлять, — сказал он.
Возле уха Лето раздался тихий голос:
— Я всегда знала эту красоту.
Обернувшись, мальчик всмотрелся в глаза сестры, блестевшие в лунном свете. Это смотрела на него Чани.
— Мама, ты должна уйти.
— Ах, какое искушение! — произнесла она и поцеловала его. Он оттолкнул ее.
— Ты примешь жизнь своей дочери?
— Это так легко… это до глупости легко, — ответила она.
Лето, чувствуя, как его начинает охватывать паника, вспомнил, с каким трудом образ отца покидал его плоть. Неужели Ганима потерялась в том мире наблюдателей, откуда и он смотрел и слушал, учась у образа отца?
— Я буду презирать тебя, мама, — сказал он.
— Другие не будут меня презирать, — ответила она. — Будь моим возлюбленным.
— Если я это сделаю… ты знаешь, во что вы оба тогда превратитесь, — сказал он. — Мой отец начнет презирать тебя.
— Он не начнет.
— Но я начну!
Из горла Лето непроизвольно вырвался резкий звук. В этом звуке сплелись все обертоны, унаследованные Паулем от матери-колдуньи.
— Не говори так, — простонала она.
— Я буду тебя презирать.
— Пожалуйста… прошу тебя, не говори так.
Лето потер шею, ощутив, что снова обрел власть над своими мышцами.
— Он будет презирать тебя. Он снова отвернется от тебя и уйдет в Пустыню.
— Нет… нет…
В отчаянии она беспрерывно из стороны в сторону качала головой.
— Ты должна уйти, мама, — твердо произнес Лето.
— Нет… нет… — однако в голосе не было уже былой силы и убежденности.
Лето всмотрелся в лицо сестры — как подергиваются его мышцы! Плоть отражала страсти, бушующие в душе.
— Уходи, — прошептал он. — Уходи.
— Не-е-ет…
Лето схватил ее за руку, ощутил дрожь, сотрясавшую тело сестры. Она извивалась всем телом, стараясь вырваться, но он крепко удерживал ее, шепча: «Уходи, уходи».
Все последнее время Лето ругал себя за то, что вовлек Гани в игру в родителей. Они часто занимались этим, но в последнее время Ганима начала сопротивляться. Верно, что женщины слабее мужчин при вторжении в их внутренний мир, понял он. Именно на этом основаны страхи сестер Бене Гессерит.
Шли часы, но тело Ганимы продолжало дрожать и дергаться, сотрясаемое внутренней битвой, однако она окрепла настолько, что смогла вступить в спор. Лето услышал, как Ганима разговаривает с образом в своем сознании.
— Мама… пожалуйста… — И снова: — Ты же видела Алию! Ты станешь такой же?
Наконец Ганима немного обмякла и приникла к брату.
— Она поняла и уходит. Лето погладил сестру по руке.
— Гани, я очень виноват перед тобой, очень виноват. Я никогда больше не буду просить тебя о таких вещах, прости меня, прости.
— Мне нечего тебе прощать, — сказала она, ее голос прерывался, как после тяжелой физической нагрузки. — Мы научились очень нужным вещам.
— Она многое сказала тебе, — проговорил Лето. — Мы обсудим это потом.
— Нет. Мы сделаем это сейчас. Ты был прав.
— Мой Золотой Путь?
— Твой проклятый Золотой Путь!
— Логика бесполезна, если ее не подкрепить конкретными данными, — сказал он. — Но я…
— Бабушка приехала, чтобы проследить за нашим образованием и посмотреть, не заражены ли мы.
— То же самое говорит и Дункан. Нет ничего нового в…
— … простых вычислениях, — согласилась Ганима; голос ее окреп, она отстранилась от брата и оглядела освещенную предрассветными сумерками Пустыню. Эта внутренняя битва… эти знания стоили им ночи. Королевским гвардейцам, патрулирующим ограду, придется сегодня объясняться с начальством. Ничего, Лето побеспокоится, чтобы у них не было неприятностей.
— Тонкости люди чаще всего постигают только с возрастом, — сказал Лето. — Но чему обучаемся мы с помощью возраста тех, кто является нам в образах памяти?