Весь Фрэнк Герберт в одном томе. Компиляция
Шрифт:
— Эмоции.
Губы Монео пошевелились, но он промолчал.
— Они проявились во мне тогда, когда я вообразил, что они покинули меня навеки, — сказал Лето. — Как сладки для меня эти последние глотки человечности.
— С Хви? Но вы же совершенно определенно не можете…
— Одной памяти об эмоциях всегда мало, Монео.
— Вы хотите мне сказать, что позволили себе погрузиться в…
— Позволил себе расслабиться? Вовсе нет. Тренога, на которой раскачивается вечность, состоит из плоти, мыслей и эмоций. Я почувствовал, что ограничен плотью и мыслями.
— Она явно затеяла какую-то подлость, — обвиняющим тоном сказал Монео.
— Конечно, затеяла. И как же я благодарен ей за это. Если мы начинаем отрицать мышление, Монео. как делают некоторые, то теряем силу рефлексии; мы не можем определить, что говорят нам наши чувства. Если мы отрицаем плоть, то лишаем колес повозку, на которой пытаемся ехать. Но отрицая эмоции, мы теряем всякий контакт со своим внутренним миром. Я больше всего на свете соскучился по эмоциям.
— Я настаиваю, господин, чтобы вы…
— Ты начинаешь злить меня, Монео. Кстати, это тоже эмоция.
Лето заметил, что ярость Монео начала утихать, он остывал, словно брошенный в воду кусок раскаленного железа. Однако пар продолжал идти.
— Я беспокоюсь не о себе, господин. Я переживаю за и вы это хорошо знаете.
— Это твои эмоции, Монео, и я очень высоко ценю — мягко проговорил Лето.
Мажордом прерывисто вздохнул. Ему никогда не приводилось видеть своего повелителя в таком состоянии — с такими эмоциями. Лето был в приподнятом настроении и одновременно довольно зол, если, конечно, Монео Правильно оценил поведение Бога-Императора. Впрочем. Разве в этом можно быть уверенным?
— То, что делает жизнь сладостной, — сказал Лето, — То, что согревает ее и наполняет красотой, то, что я сохраню, даже если оно отринет меня.
— Значит, эта Хви Нори…
— Она заставила меня мучительно вспомнить бутлерианский джихад. Она — антитеза всему механическому и бесчеловечному. Как странно, Монео, что иксианцы, именно они одни, смогли произвести на свет человека, который настолько полно воплотил в себе эти черты, что я полюбил его от всего сердца.
— Я не понимаю ваших ассоциаций с бутлсрианским джихадом, мой господин. Думающие машины на существуют в…
— Целью джихада были не только машины, но и машинное отношение, — сказал Лето. — Люди сделали эти машины, чтобы узурпировать наше чувство прекрасного, нашу индивидуальность, на основе которой мы выносим наши суждения. Естественно, и машины были уничтожены.
— Господин, мне все равно не нравится ваше радушие, с каким вы…
— Монео, Хви убеждает меня в своей правдивости одним своим присутствием. Впервые за многие столетия я не чувствую своего одиночества, пока она находится рядом со мной. Этого было бы достаточно даже если бы у меня не было других доказательств.
Монео замолчал, очевидно, тронутый упоминанием об одиночестве Лето. Естественно, Монео мог понять чувство неразделенной любви. У него самого был в этом отношении довольно богатый опыт.
Впервые за много лет Лето, в свою очередь, заметил, как постарел Монео.
Как неожиданно для них это происходит, подумал Император.
Подумав так, Лето понял, как много его заботит судьба Монео.
Я не должен позволять привязанности овладевать мною, подумал Лето, но я не могу ничего поделать, особенно когда рядом Хви.
— Над вами будут смеяться и делать непристойные жесты, — сказал Монео.
— Это очень хорошо.
— Как можно это назвать хорошим?
— Это что-то новое. Наша задача — это приводить новое в равновесие со старым и модифицировать поведение, но не подавлять приверженцев старого.
— Даже если это и так, то как можно приветствовать такое поведение?
— Непристойные жесты? — спросил Лето. — Но что противоположно непристойности?
В глазах Монео внезапно отразилось испытующее понимание. Он разглядел взаимодействие полярных сил — вещь познается своей противоположностью.
Любой предмет четко виден на контрастном фоне, подумал Лето. Несомненно, Монео увидит это.
— То, что вы говорите, очень опасно, — произнес мажордом.
Окончательный приговор консерватизма!
Ему не удалось убедить Монео. Мажордом тяжко вздохнул.
Я должен помнить, что их нельзя лишать сомнений, подумал Лето. Именно так я потерпел неудачу с Говорящими Рыбами на площади. Иксианцы умело держатся на поверхности, используя зазубрины человеческих сомнений. Свидетельство тому — Хви. В вестибюле зала, за запертой дверью, послышался какой-то шум.
— Это прибыл мой Дункан, — сказал Лето.
— Видимо, он услышал о ваших планах…
— Вероятно.
Лето видел, как Монео борется со своими сомнениями, мысли его были абсолютно прозрачны. В этот момент Монео так точно подходил своему человеческому положению, что Лето захотелось его обнять.
Он обладает всем спектром человечности: от сомнения до веры, от любви до ненависти… он охватывает все! Это осе те качества, которые плодоносят, удобренные и согретые эмоциями, обусловленные желанием жить настоящей Жизнью.
— Почему Хви приняла это предложение? — спросил Монео.
Лето улыбнулся. Монео не может сомневаться во мне; он должен сомневаться в других.
Я признаю, что это не вполне обычный союз. Хви примат, а я уже не принадлежу к отряду приматов.
Монео снова пришлось бороться с вещами, которые он чувствовал, но не был способен высказать.
Глядя на Монео, Лето почувствовал, как его созерцаемые изменения чужого поведения заструились в его сознании мощным потоком — этот ментальный процесс происходил настолько редко и с такими обильными и живыми ощущениями, что, когда это случалось, Лето боялся шевелиться, чтобы не замутить великолепную картину.