Весь Фрэнк Герберт в одном томе. Компиляция
Шрифт:
Лето повернул к Хви свое лицо и испытующе посмотрел в глаза невесте. Из того множества образов, которые существовали в его памяти, он мог выбрать генетического близнеца для Хви или хотя бы нечто очень похожее.
Правда, этот двойник был далек от воплощения живой Хви. Ничего не поделаешь, это было так. Прошлое выстраивало бесконечные ряды безжизненных глаз, которые смотрели вовне, а Хви вся лучилась вибрирующей энергией жизни. У нее были греческие губы, словно созданные для дельфийских речитативов, но она не произносила пророчеств. Ей вполне хватало реальной жизни, она была словно благоухающий цветок, готовый раскрыться навстречу ласковому солнцу.
— Почему ты так на меня смотришь? — спросила она.
— Я хочу погреться в твоей любви.
— Да, в любви, — она улыбнулась. — Мне кажется, что, поскольку мы не можем разделить любовь плоти, нам надо разделить любовь душ. Ты разделишь со мной такую любовь, Лето?
Он отпрянул.
— Ты спрашиваешь меня о моей душе?
— Я уверена, что о ней тебя спрашивали и другие.
Он коротко ответил:
— Моя душа переваривает мой опыт, вот и все, что о ней можно сказать.
— Я слишком многого от тебя хочу? — спросила она.
— Думаю, что для меня не существует понятия «слишком много».
— Тогда я, полагаясь на нашу любовь, позволю себе не согласиться с тобой. Мой дядя Малки говорил, что у тебя есть душа.
Лето вдруг почувствовал, что не может отвечать. Она же восприняла его молчание как приглашение продолжать.
— Он говорил, что ты — художник в том, что касается исследования души, и прежде всего своей собственной души.
— Но твой дядя Малки всегда отрицал, что у него самого есть душа!
Она услышала грубые ноты в его голосе, но это не заставило ее изменить позицию.
— Все же я думаю, что он был прав. Ты гений души, причем блистательный гений.
— Для гениальности нужно только упорство и неторопливость, но не блеск.
Между тем тележка поднялась на гребень, тянувшийся вдоль периметра Сарьира. Лето выпустил колесное шасси и отключил подвеску.
Хви снова тихо заговорила, ее голос был почти не слышен из-за скрипа песка под колесами и топота множества бегущих ног.
— Можно я все же буду называть тебя любимым? Он ответил, преодолевая скованность в горле, которое было уже не вполне человеческим.
— Да.
— Я родилась иксианкой, любимый, — сказала она. — Почему я не могу разделить их механистического взгляда на вселенную? Ты знаешь мое отношение к вселенной, любимый мой Лето?
Он смог лишь удивленно воззриться на нее.
— На каждом шагу я вижу сверхъестественное, — сказала она.
Голос Лето стал хриплым. Даже он сам понял, что в нем зазвучали злобные интонации.
— Каждый человек создает для себя сверхъестественное.
— Не сердись на меня, любимый. Снова в ответ раздался ужасный хрип.
— Для меня невозможно сердиться на тебя.
— Но когда-то произошло что-то непоправимое между тобой и Малки, — продолжала Хви. — Он никогда не рассказывал мне об этом, но сказал, что всегда удивлялся тому, что ты пощадил его.
— Из-за того, что он многому научил меня.
— Что произошло между вами, любимый?
— Я не хочу сейчас говорить о Малки.
— Прошу тебя, любимый, это так важно для меня.
— Я сказал Малки, что есть вещи, которые люди не должны изобретать.
— И это все?
— Нет. — Лето говорил с явной неохотой. — Мои слова рассердили его. Он сказал: «Ты думаешь, что если бы не было птиц, то человек не создал бы самолет? Глупец! Люди могут изобрести все!»
— Он назвал тебя глупцом? — Хви была потрясена.
— Он был прав. И хотя он отрицал это, но говорил он истинную правду. Он научил меня тому, что есть причины остерегаться изобретений.
— Значит, ты боишься иксианцев?
— Конечно, боюсь! Они могут изобрести катастрофу!
— Но что ты можешь с этим поделать?
— Бежать быстрее их. История — это постоянное состязание между изобретениями и катастрофами. Помогает образование, но его иногда оказывается недостаточно.
— Ты делишься со мной своей душою, любимый, ты знаешь об этом?
Лето отвернулся и начал смотреть в спину бежавшего впереди Монео. Процессия миновала первую мелкую ложбину. Теперь она сделала поворот и начала подниматься на Круговую Западную Стену. Монео двигался, как всегда, ставя ноги одну впереди другой и рассматривая то место, куда предстояло шагнуть. Но все же в нем появилось что-то новое. Лето чувствовал, что мажордом больше не стремится оказаться рядом с лицом своего Императора и не хочет разделять его судьбу. Еще один поворот, на восток, вокруг лениво отдыхающего Сарьира. Монео не смотрел ни влево, ни вправо. Он искал свой путь, свой пункт назначения, свою личную судьбу.
— Ты не ответил мне, — сказала Хви.
— Ты и без того знаешь ответ.
— Да, — заговорила Хви. — Я начала кое-что понимать. Я чувствую некоторые твои страхи. Думаю, что уже понимаю, чем ты живешь.
Он повернулся к ней изумленным лицом и перехватил ее взгляд… Это было поразительно. Он не мог оторвать от нее глаз. Его пронзил глубинный страх, руки его начали трястись.
— Ты живешь там, — сказала она, — где соединяются страх бытия и любовь бытия, соединяются в одном человеке.
Он, не мигая, продолжал смотреть на нее.
— Ты мистик, — продолжала она, — нежный к самому себе только потому, что находишься в самом центре вселенной, смотрящей вовне, смотрящей такими глазами, которыми не может смотреть никто, кроме тебя. Ты боишься разделить это с другими, но хочешь сделать это больше чем кто бы то ни было другой.
— Что ты видела? — прошептал он.
— У меня нет внутренних глаз и нет внутренних голосов, — ответила она. — Но я увидела господина Лето, которого я люблю, и что я знаю то, что ты истинно понимаешь.