Весь Фрэнк Герберт в одном томе. Компиляция
Шрифт:
Во время прозрения он увидел перед собой в будущем два главных пути. На одном ему предстояло сойтись лицом к лицу с черным бароном; они сталкивались, и Пауль приветствовал его: «Привет, дед». Но от мысли об этом пути и том, что лежало перед ним на этом пути, ему стало дурно.
Второй же путь… Безвестность и существование во мраке — мраке, над которым вставали огненные пики насилия, — вот что лежало на том пути. Он увидел новую религию, религию воинов, увидел огонь, охватывающий Вселенную, увидел черно-зеленое знамя Атрейдесов, реющее над легионами фанатиков, опьяненных меланжевым ликером. Среди них были Гурни Халлек и горстка людей его отца — увы, ничтожная горстка! — и каждый идущий под этими знаменами отмечен знаком ястреба из храма-усыпальницы его отца, Усыпальницы Головы Лето.
— Этим путем я идти не могу, — пробормотал он. — А старые ведьмы из этих твоих школ этого именно и хотят…
— Я не понимаю тебя, Пауль, — жалобно сказала Джессика.
Он не ответил, думал о семени — о себе, — думал, как это семя, думал и чувствовал новым сознанием — сознанием расы, которое впервые ощутил как ужасное предназначение. Оказывается, он более не мог ненавидеть ни Бене Гессерит, ни Императора, ни даже Харконненов. Все они служили потребности расы обновить застоявшуюся кровь, освежить наследственность, смешать и переплести генетические линии в одном великом море… А для этого раса знала лишь один путь, древний, испытанный, надежный и сметающий все на своем пути. Джихад.
«Но я не могу идти этим путем!..» — в отчаянии подумал он.
И тут вновь он увидел внутренним взором усыпальницу головы своего отца и безумие насилия, осененное черно-зеленым знаменем.
Джессика кашлянула, обеспокоенная его долгим молчанием.
— Так… дадут нам фримены убежище?
Он поднял взгляд, посмотрел сквозь зеленоватый полумрак палатки, освещенный люминофором книги, на ее лицо — патрицианские черты, отмеченные знаками вырождения, вызванного эндогамными браками.
— Да, — сказал он. — Есть и такая возможность. — Он кивнул: — Да. И они назовут меня… Муад'Диб и «Сокращающий путь». Да… они будут звать меня так.
И он закрыл глаза и подумал: «Теперь, о мой отец, я могу наконец оплакать тебя». И почувствовал слезы на своих щеках.
Часть II
Муад'Диб
Глава 1
Когда Падишах-Император, мой отец, узнал о гибели герцога Лето и о том, как именно он погиб, он пришел в такой гнев, в каком мы никогда его не видели ранее. Он обвинял мою мать и навязанное ему соглашение, обязавшее его возвести на трон сестру Бене Гессерит; обвинял Гильдию и старого негодяя барона — обвинял всех, кто ему попадался на глаза, не исключая и меня. Он кричал, что и я такая же ведьма, как и все прочие. Когда же я попыталась успокоить его, упирая на то, что это было сделано согласно древним правилам самосохранения, которым правители следовали с древнейших времен, он лишь фыркнул и спросил, уж не считаю ли я его слабым правителем, нуждающимся в такой защите. И тогда мне стало ясно, что не сожаление о гибели герцога так взъярило его, а мысль о том, чем могла обернуться для него эта гибель… Вспоминая сейчас об этом, я думаю, что и мой отец мог обладать некоторым даром предвидения — ибо очевидно, что и его род, и род Муад'Диба имеют близкую наследственность, восходя к единому корню.
— И вот время Харконнену убить Харконнена, — прошептал Пауль.
Он проснулся на закате, в темном, герметически закрытом диститенте.
Он услышал, как от его шепота пошевелилась мать у противоположной стенки палатки.
Пауль посмотрел на детектор близости на полу, чьи циферблаты подсвечивались в темноте зеленоватым светом люминофорных трубок.
— Скоро ночь, — проговорила мать. — Может быть, поднимешь противосолнечные экраны?
Только теперь Пауль понял, что уже некоторое время она дышит по-иному, не так, как во сне, — значит, молча лежала во тьме, пока не убедилась, что он проснулся.
— Экраны здесь ни при чем, — отозвался он. — Была буря. Палатку занесло песком. Скоро я ее раскопаю.
— Значит, Дункан не прилетел.
— Нет.
Пауль рассеянно потер герцогский перстень (он носил отцовский знак на большом пальце — великоват), и вдруг его охватила дрожь яростной ненависти к этой планете, к самой ее сущности. Эта планета помогла убить его отца.
— Я слышала, как началась буря, — сказала Джессика. Бессодержательность ее слов помогла Паулю немного успокоиться. Он вспомнил начало бури — он наблюдал его сквозь прозрачную стенку палатки. Сначала, будто холодный дождь, застучали песчинки по поверхности котловины, зазмеились песчаные вихрики по земле, потом от них замутилось небо, стеной упал песчаный ливень. Он увидел, как меняется форма каменного шпиля напротив — стремительный порыв бури в одно мгновение засыпал его, превратив в низкий желтоватый курган. Ворвавшись в котловину, песок затянул небо тускло-бурым пологом — а затем палатку засыпало, и настала темнота.
Опорные дуги палатки скрипнули, приняв на себя вес песка, затем наступила тишина, нарушаемая лишь глухими свистящими вздохами помпы шноркеля, подававшего воздух с поверхности в диститент.
— Попробуй опять приемник, — предложила Джессика.
— Бесполезно, — ответил Пауль.
Он нащупал водяную трубку, удерживаемую зажимом у воротника, глотнул теплой воды и подумал, что теперь начинается по-настоящему арракийская жизнь. Жизнь, зависящая от восстановленной воды, собранной из выделений тела… вода была совершенно безвкусной, но смягчила пересохшее горло.
Джессика услышала, как он пьет, почувствовала, как липнет к коже скользкая ткань дистикомба, но не поддалась своей жажде. Признать ее — значило окончательно проснуться к суровой реальности Арракиса, где приходится беречь каждую каплю влаги, собирать ничтожное количество конденсата в водяные карманы диститента и жалеть о каждом выдохе в открытый воздух…
Насколько легче было бы вновь ускользнуть от реальности в сон!..
Но сегодня днем она видела иной сон… до сих пор, вспоминая его, она вздрагивала. Ей снилось, что она подставляет руки струящемуся песку, а песок сыплется, сыплется и заносит начерченное на песке имя: Герцог Лето Атрейдес. Она хочет поправить имя, но не успевает — первую букву засыпает прежде, чем она прочерчивает последнюю.
И песок все течет, все сыплется…
Сон завершился плачем-причитанием, который становился все громче и громче. Странный плач: какая-то часть разума осознавала, что это ее собственный голос — но детский, почти младенческий. От нее уходила какая-то женщина, чьи, черты ускользали из памяти.
«Моя неизвестная мать, — поняла Джессика. — Та сестра Бене Гессерит, которая выносила меня и отдала меня Ордену — потому что так ей приказали. Интересно, радовалась ли она, что отделалась от харконненского ребенка?..»
— Их слабое место — Пряность, — проговорил Пауль. — По ней и надо бить.
«Как он может сейчас думать об атаке?» — поразилась она.
— Здесь вся планета — сплошной склад Пряности, — возразила она. — Как здесь бить, куда?
Было слышно, как он завозился, потянул к себе по полу рюкзак.
— На Каладане это была власть на море и в воздухе — сила воздуха и сила моря. Здесь это должна быть власть в Пустыне и сила Пустыни. И ключ к ней — фримены.
Последние слова донеслись уже от сфинктерного клапана входа. Тренированное ухо Бене Гессерит услышало в его голосе горечь, направленную против матери.