Весь Кир Булычев в одном томе
Шрифт:
Когда Юсупов понял, что именно он должен избавить Россию от Распутина, он поделился этой, пока еще туманной мыслью с прекрасной Ириной.
Ирина отнеслась к рассуждениям мужа трезво и даже деловито.
— Феликс, — сказала она. — Может быть, в этом и есть твой шанс. Если ты спасешь Россию, спасешь империю раньше, чем это сделает Дмитрий Павлович или кто-нибудь другой из великих князей, который наймет пару убийц, тебе не будет равного в России.
— Ты предлагаешь нанять убийцу? — с деланным возмущением, а в самом деле с некоторым облегчением спросил Феликс.
— Ни в коем случае, — ответила Ирина. — Подвиг такого рода нельзя путать с уголовщиной. Если ты хочешь убить Распутина, то именно твой кинжал должен вонзиться в грудь временщику.
Феликс замолчал.
Вся эта сцена его смутила. Он полагал, что Ирина бросится отговаривать его, умолять… она же толкает его… может, к тюрьме? к казни?
— Не бойся, — сказала Ирина, — никто не посмеет поднять руку на героя. Вся Россия будет носить тебя на руках.
Феликс пожал плечами. Ему не было дела до того, как себя поведет Россия, если его в то время зарубят шашками жандармы.
Разговор на том закончился и возобновился вновь, когда Ирина собралась на юг, в имение своего папа, чтобы избавиться от петербургского кашля.
Они обсуждали ее отъезд, и вдруг Феликс вспомнил один из ялтинских вечеров трехлетней давности.
— Ты не помнишь такого… Сергея Серафимовича? — спросил он.
— Берестова? Мы были у них. Такой седой, благородный джентльмен. Его потом загадочно убили, — ответила Ирина.
— Я помню, что в тот вечер был спиритический сеанс. И мы говорили о Распутине. О том, что его надо убить, чтобы спасти страну. А может, это мне только кажется?
— Тогда Распутин не был столь опасен, — сказала Ира.
Она поежилась, глядя перед собой. Вспомнила:
— Какой был страшный человек тот медиум у Берестова. Помнишь?
— Общение с тайными силами не проходит даром, — попытался улыбнуться Феликс.
Тот разговор с Ириной, которая вскоре уехала на юг, был еще одной песчинкой на весах.
Феликс не относился к героям — в нем даже не было военной косточки, как в его отце, чересчур бравом, но недалеком офицере. Он и на фронт не спешил, хотя на него по этой причине поглядывали косо.
Впоследствии в исторических исследованиях, написанных в основном после Октября, будут приняты фразы типа: «В конце 1916 года в среде крайне правых политиков и в окружении императора преобладали намерения физически устранить Распутина, которого все, даже члены императорской семьи, считали виновником военных поражений.
Это было не совсем так.
За десять лет в России не нашлось ни одного смельчака, который бы перешел от слов к делу. Все смельчаки состояли в партии эсеров и уничтожали губернаторов и полицмейстеров. Распутин, как представитель крестьянства, вызывал у них презрение, но не считался кандидатом в мученики.
Должен был появиться человек, для которого смерть Распутина — не только освобождение России от наваждения, но и источник корыстного интереса, пересиливавшего любые опасности, проистекающие от поступка.
Ирина, которая и была мотором в том семействе, не переставала подталкивать порой робевшего Феликса. Как-то, озлившись, он даже рявкнул: «Ты-то найдешь себе другого мужа, а я новую голову не отыщу». Ирина взглянула на него, чуть склонив голову — она умела так смотреть, как на насекомое, и вышла из комнаты. Он помаялся с полчаса, пошел просить прощения. Ирина чуть усмехнулась и ответила, что не обижена.
В тот день, когда Феликс решился познакомиться с Распутиным, он совершил шаг, не позволяющий думать об отступлении. Если ты, Феликс Юсупов, близкий к престолу, богатый и красивый, пошел в товарищи к конокраду, значит, тебе не место среди чистых. Особенно если ты пошел на это именно для того, чтобы протиснуться в среду чистых.
Феликс с Ириной тщательно продумали дебют своей партии.
На Мойке, неподалеку от дворца Александра Михайловича, в котором в 1916 году, пока шел ремонт в юсуповском особняке, поселились молодые, стоял дом Головиных, фактической главой которого за неимением в Петербурге мужчин была Маша Головина, некогда приятельница Феликса. Уже не первый год она себя открыто почитала в верных сторонницах Распутина, в свете над ней посмеивались, впрочем, ей до мнения света и дела не было.
Феликс нанес Маше визит. Навел разговор на Распутина, что было несложно, выслушал панегирик старцу. Феликс осмелился внести нотку сомнения.
— Как же, — спросил он, — такой праведный, как ты говоришь, человек может проводить жизнь в кутежах и разврате?
Маша покраснела и стала отмахиваться ручкой от Феликса, как от осы:
— Ты попал в сети клеветы! Так говорят враги старца! Ведь враги нарочно подтасовывают факты, чтобы очернить его в глазах государыни.
— Но мне говорили, что в «Вилли Родэ», где он чаще всего бывает, у него есть собственный кабинет. Он там танцует с цыганками…
— Замолчи, если не хочешь, чтобы я навсегда с тобой поссорилась!
Добившись молчания, Маша вдруг сказала:
— Возможно, старец и делает это.
— Вот именно!
— Погоди! Если он так делает, то только для того, чтобы нравственно закалить себя путем воздержания от окружающих соблазнов.
Фраза была так ловко построена, что Феликс понял: она заготовлена и отрепетирована заранее.
— А министров твой старец назначает и снимает ради нравственного совершенствования?
— Феликс, давай прекратим разговор об этом. Он ничего не даст. Ни мне, ни тебе. Лишь останется осадок. Если ты хочешь, то я тебя представлю Григорию Ефимовичу. Скажу, что ты хочешь его видеть. И тогда ты сам сможешь убедиться, какой это святой человек!
Феликс сделал вид, что размышляет.
Обстоятельства складывались в его пользу. Ему даже не пришлось просить о встрече. Он даже мог показать сомнение… что он и сделал.
Маша Головина позвонила Юсупову через неделю.
— Завтра у нас будет Григорий Ефимович, — сказала она. — Ты еще не раздумал убедиться лично в том, какой это человек?