Весь Кир Булычев в одном томе
Шрифт:
Лидочка показала за окно — оттуда был виден проход, которым Андрей огибал комендатуру. С одной стороны прохода была стена здания, с другой — ряд кустов, за ними — зеленый забор.
— Если будут разбираться, решат, что ты прыгнул через забор, — сказала Лидочка. — Это твой любимый способ убегать от правосудия.
— На несколько дней?
— Нет, на два года, — сказала Лидочка.
— Почему?
— Ты можешь меня раз в жизни послушаться? — спросила Лидочка. — Если бы ты меня всегда слушался, ничего бы не было.
— Я с тобой не так давно знаком.
— Два года! Два года — это срок с долгим запасом. К осени 1916 года мировая война кончится.
— Она кончится раньше. Неужели ты допускаешь, что она протянется еще два года?
— По крайней мере не больше. Это раз. За это время вся история с убийствами станет древним воспоминанием. И мы вернемся в мирное, нормальное, спокойное время. Когда не стреляют, не рвутся снаряды и люди не ненавидят друг друга.
— Мы вернемся? — только сейчас сообразил Андрей. — Ты хочешь сказать, что ты согласна плыть со мной?
— А как же иначе? — Лидочка даже приподняла брови от удивления. — А ты что, хочешь, чтобы я два года старела и встретила тебя старой девой двадцати лет от роду? Да я за эти два года убегу с гусаром.
— И не мечтай, — сказал Андрей. — Я не позволю тебе остаться.
— Вот видишь, как ты заговорил. Слушай. Сейчас придут. С минуты на минуту придут. Времени нет. Табакерка у тебя в правом кармане тужурки. Запомнил? В правом кармане. Она настроена так же, как моя. Тебе надо только нажать на шарик.
— А ты?
— Я буду смотреть в окно. Если все получится хорошо, я вернусь домой, а ночью пойду следом за тобой.
— Ты не сразу вместе со мной?
— Я должна быть уверена, что все прошло правильно. Мало ли что случится, мало ли что… К тому же у меня дома все вещи. И письма.
— Какие письма?
— Андрей, я не перестаю тебе удивляться. Письмо моей маме, что мы ночью уплываем, потому что тебе удалось бежать и оставаться здесь нельзя. Письмо твоей тете, что с тобой все в порядке…
Не переставая говорить, Лидочка начала ворошить бумаги на столе коменданта, вытащила чистый лист, взяла со стола перо, окунула его в чернильницу, изображавшую бочонок в лапах бронзового медведя, и протянула Андрею:
— Пиши, я чуть не забыла. Пиши: «Дорогая тетя, мне приходится уехать, потому что иначе меня обвинят в преступлении, которого я не совершал. Не жди от меня вестей в ближайшее время. Я жив и здоров. Как только очищу себя от подозрений, сообщу тебе. Твой любящий племянник…» и подпись.
Андрей покорно склонился над столом и написал требуемое.
— Место встречи — платан на набережной. В шесть вечера, — сказала Лида. Андрей кивнул. Когда он подписывался, дверь открылась. Вернулся Лев Иванович. Он выглядел виновато.
— Простите, дети, — сказал он, — но вам пора расставаться. Я видел автомобиль, на котором приехал господин Вревский.
— Но это же афронт! — воскликнул поручик Тизенгаузен, также вошедший в кабинет следом за комендантом. — Он конфисковал вчера автомобиль, притом совершенно незаконно, и уже на нем разъезжает. Я бы на вашем месте, Лев Иванович, задал бы в соответствующей инстанции вопрос: по какому праву следователь Вревский разъезжает на реквизированном моторе?
— Ах, оставьте, — отмахнулся комендант. — Лучше не связываться с этими крючкотворами.
— Как так не связываться! — вскипел Тизенгаузен. — У вас, военного коменданта, нет своего автомобиля, а какой-то следователь разъезжает, словно градоначальник, генерал Думбадзе.
— Ну ладно, ладно, — сказал комендант. — Андрею Сергеевичу пора идти.
Лидочка взяла бумагу, которую подписал Андрей.
— Это прошение на высочайшее имя, — сказала она.
— Правильно! — согласился Лев Иванович. — Надо принимать меры.
Полицейский, видно, почувствовав, что пришел его час, широко открыл дверь в кабинет и замер в дверях.
— Андрюшенька, — ахнула Лидочка, — я совсем забыла. Мама прислала пирожков с капустой.
— Не положено, — сказал полицейский от двери.
— Еще чего не хватало! — возмутился Тизенгаузен. — Ни в одном цивилизованном обществе подозреваемых не морят голодом!
— А кто их морит? — удивился полицейский.
Лидочка вынула один пирожок и протянула Андрею.
— Съешь по дороге.
— Я пошел, — сказал Андрей.
— Нет, так не годится, — расстроился Лев Иванович. — Попрощайтесь, дети!
Андрей поцеловал Лидочку в щеку.
— Черт возьми! — выругался Лев Иванович, готовый пустить слезу.
Андрей отпустил руку Лидочки. Она перекрестила его.
— Будь осторожен, — сказала она.
Лев Иванович отвернулся. Поручик Тизенгаузен вытащил серебряную расческу и начал поправлять пробор.
Андрей пожал руки обоим военным.
— Господин Берестов, — сказал комендант, — если следователь Вревский будет спрашивать, где вы были, отвечайте, что я снимал с вас допрос по поводу дезертиров.
— Разумеется. Я помню.
— Дай я тебя поцелую на прощание, сынок.
Комендант поднялся на цыпочки и чмокнул Андрея в губы.
Поручик Тизенгаузен щелкнул каблуками, прозвенел шпорами и подал худую холодную руку.
Полицейский посторонился, пропуская Андрея в дверь. Ладонь он держал на эфесе шашки.
Андрей обернулся. В прямоугольнике двери вслед ему сочувственно смотрели три человека. Как будто в пантомиме, где в финале актеры замирают.
Андрей спустился по лестнице и, выйдя наружу, задержался. Сунул руку в карман.