Весь Кир Булычев в одном томе
Шрифт:
Портье тяжело закашлялся. Лидочка замерла.
Слышно было, как он поднялся и подошел к двери в швейцарскую. Лидочка хотела было кинуться к дивану и хотя бы сделать вид, что спит, но отвращение перед клопами было сильнее ее.
Портье удивился:
— А это что такое?
— Не хочется спать.
— Боишься?
— Клопов боюсь.
— Это так… Если бы три года назад мне сказали, что в «Мариано» будут клопы, я бы собственными руками его задушил.
— Вы бы лучше клопов задушили.
— Они живучие, — неожиданно усмехнулся портье, и лицо у него стало добрее. — Я тебя знаю? Видел?
— Может быть, — сказала Лидочка. — Я здесь раньше жила. До войны. Потом уезжала.
— Знакомая фамилия. И что-то у меня с ней связано. Какое-то воспоминание.
— Вы тоже из-за меня не выспались, — сказала Лидочка.
— Ничего, постояльцев немного. Ты постарайся, поспи. Клоп до смерти не закусает.
Портье ушел. Сейчас он вспоминает, подумала Лидочка. Он думает и к утру обязательно вспомнит — зачем я сказала ему, что здешняя? И тут же в ушах зазвучал голос Теодора — он грозил ей, что если она не нажмет на кнопку, то никогда больше не увидит Андрюшу… Но почему?
— Почему? — спрашивала она Теодора. — Почему?
Но он уходил, не оборачиваясь, и, уже заснув, Лидочка поняла, что видит сон.
Утром Лидочка пошла на почтамт и там получила целую пачку писем «до востребования» от мамы, которая не уставала ей писать в расчете на Лидочкину сообразительность. Лида отписала маме, что у нее все в порядке, она здорова и надеется, что сможет в ближайшие месяцы ее увидеть. Обратного адреса на конверте она не написала из осторожности и опасения не столько Вревского, сколько маминого немедленного приезда.
Она много думала, не подчиниться ли совету Теодора, но в конце концов решила им пренебречь. Она не может рисковать — лучше уж дождаться Андрюшу, чем рисковать разойтись с ним снова.
Глава 4
Формально переговоры вел Фриц Платтен. Он был респектабельным швейцарцем. Германский советник в Берне мог принимать его, не привлекая особого интереса корреспондентов и не рискуя потерять лицо. Впрочем, опасения дипломата были не столь уж обоснованны. Притом что сделка, которую они с Платтеном готовы были совершить, призвана была перевернуть судьбы мира, мало кто ожидал, что перемены в мире могут походить именно отсюда — от русских социалистов, которые, числом несколько десятков, давно уже жили на подачки сочувствующих, проводя дни по тихим библиотекам Женевы и Базеля, либо так же спокойно и аккуратно, подчиняясь швейцарскому воздуху, вели дискуссии о судьбах революции в России. Журналисты полагали, что судьбы революции решатся именно в России, а судьбы Европы — на полях Бельгии и Франции, в крайнем случае на Дарданеллах, — но уж никак не в Швейцарии.
Журналисты ошибались. Будь Александр Васильевич Колчак чуть более везуч, а секретные агенты Германии чуть менее прозорливы, все могло бы произойти иначе.
До Цюриха сведения о революции дошли лишь на третий день. Владимир Ильич Ленин узнал обо всем, когда собирался после обеда в библиотеку. Он уже надел пальто и потянулся за мягкой серой шляпой, как в дверь зазвонили отчаянно и нервно, отчего Владимир Ильич поморщился — он знал, насколько это было неприятно хозяйке, обладавшей обостренным слухом.
Ворвался Бронский. Бронский без шляпы и растрепан, будто спал на бульваре. Не вытерев ног, он закричал с порога:
— Вы ничего не знаете? В России революция!
— Голубчик, — оборвал его Ленин, — прихожая не место для политических бесед. Давайте пройдем в комнату, и вы мне все расскажете.
Бронский был потрясен столь спокойной реакцией Ленина на новости. Но Владимир Ильич умел владеть собой, и лишь слишком крепкая хватка пальцев, сжавших тонкие косточки локтя Бронского, выдавала волнение Ленина.
Ленин не дал Бронскому долго разглагольствовать. Он спросил, вычитал ли тот новости из газет либо получил их иным путем.
— Ну каким же иным? — удивился Бронский. — Ко мне почтовые голуби еще не летают.
— Тогда дайте мне сюда газету и помолчите, пока я ее прочту, — сказал Ленин.
И когда он кончил читать — дважды, но быстро, мгновенно скользнул взглядом по скупым строкам — сообщениям различных агентств и корреспондентов — более домыслы, нежели знание обстановки, — когда Ленин кончил читать, впитал в себя всю информацию, он кинул взгляд на замершую у дверей Надежду Константиновну — точно знал, где она должна находиться именно в эту секунду, и сказал ей — не Бронскому же, который не пользовался доверием и уважением:
— Я давно предупреждал об этой революции. Наши социал-демократы проморгали момент. Мы должны немедленно, повторяю, немедленно вернуться в Россию.
— Это невозможно, Владимир Ильич! — воскликнул Бронский.
— Это так опасно, Володя, — сказала Надежда Константиновна.
— Революционер не должен бояться опасностей, — сказал Владимир Ильич.
— В конце концов, сделаем себе парики, сбреем бороды и проникнем прямо в центр! В центр событий! — И Владимир Ильич показал указательным пальцем направление к центру событий.
Эмигранты еще не покинули пределов законопослушной нейтральной Швейцарии, но мысленно они уже неслись к беззаконной России. Сначала возник проект Мартова — ехать домой через Германию, обещав Германии и Австро-Венгрии передать за пропуск через их территорию нужное, может, даже грандиозное число пленных немцев. Совещание, где выступил со своим проектом велеречивый Мартов, было 19 марта — Мартова никто не поддержал. Все полагали, что на родине у власти находятся в большинстве своем политические противники эмигрантов, и не в их интересах выменивать себе врагов, вступая в сомнительные отношения с другими врагами.
Лишь Ленин поддержал эту идею — сначала безуспешно, на собрании, потом у Мартова дома, где пытался влить в него уверенность. Но тот уже потерял кураж — через всю Германию ехать было страшно.
Давно уже Ленин не был столь энергичен и боевит. За двое суток он побывал у всех мало-мальски достойных внимания эмигрантов, встретился с деятелями немецкими и швейцарскими — отыскал Платтена и Гримма — и даже добился негласного постановления эмигрантской группы уполномочить Гримма на переговоры со швейцарским правительством.