Весь Кир Булычев в одном томе
Шрифт:
Покачиваясь на рессорах в мирном и таком домашнем купе, за столиком, где стояла бутылка хорошего коньяка и икра в серебряном ковшике, а булочки еще были свежие, глядя на этого взбудораженного и неуверенного в себе человека, Коля подумал: твоя карта уже бита, вице-адмирал, никогда тебе не стать полным адмиралом… никогда не стоять на командном мостике. Не сегодня-завтра тебя сковырнет Совет, ты уже знаешь об этом и ищешь пути бегства. Тебе не Стамбул сейчас нужен, а нора, где укрыться.
Угадывая многое в других людях, Коля обладал лишь умением угадывать плохое, мелкое, словно более крупные, широкие качества души и характера были неразличимы для его взгляда. Потому представление, которое составлял себе Коля о собеседнике, было крайне точно в негативных мелочах, но никак не подтверждалось в большом.
— Мне предлагают командировку в САСШ, — продолжал между тем адмирал. — Как консультанту по минному делу. Как ты знаешь, я в этом смыслю. Полагаю, что американцам я нужен как черная лошадка в будущей политической борьбе за Россию, а Временное правительство готово и даже жаждет меня отпустить, чтобы не создавать конфликтов на Черном море. Вместо меня они быстро назначат либерала Немитца и в результате собственными руками погубят флот как боевую единицу!
— А я? — спросил Коля.
— Ты? — Адмирал вдруг задумался о судьбе Коли или сделал вид, что этот вопрос лишь сейчас пришел ему в голову. — Взять тебя в САСШ я не могу, потому что к этому нет никаких оснований. Еду я как частное лицо, и мне не положена свита. Но я был бы рад, если бы ты остался в Севастополе.
— В качестве кого?
— В качестве моих глаз и ушей, — сказал адмирал, наливая твердой рукой в металлические стопки себе и Коле. — Мы не знаем, как повернется судьба и призовет ли она меня сюда снова. Но пока человек живет, он надеется. И я надеюсь. И хотел бы, чтобы ты делил со мной эту надежду.
— Но вы же сами говорите, что флот скоро рассыплется.
— Скоро, но не сразу. И в какой форме это произойдет — не знаю. Ты, конечно, можешь сегодня же выйти в запас, и я подпишу тебе все нужные бумаги. Но подумай хорошенько — еще вчера ты был лишь прапорщиком береговой артиллерии из вольноопределяющихся. Сегодня ты — лейтенант флота, и в этой суматохе вряд ли кому придет в голову внимательно проверять твое происхождение.
— А Баренц?
— Полковник Баренц знает не только о тебе — обо мне и многих сильных мира сего. Но излишнее знание в периоды революций — самая опасная роскошь. Тебя он не тронет.
— Пока вы здесь.
— До моего отъезда мы сообразим тебе, мой юный друг, следующий чин. Старший лейтенант флота равен капитану в армии — что бы ни случилось с нашей страной, такой чин дает тебе некий иммунитет.
— Или приближает меня к веревке.
— Коля, ты слишком осторожен. Но я ни на чем не настаиваю. Я мог бы сделать тебя капитаном второго ранга, но ты еще так молод, тебя принимали бы за ряженого.
Колчак улыбнулся, не разжимая губ.
В его последних словах не было желания обидеть, только констатация факта.
— Я подумаю.
— Тебе дается время до прибытия в Симферополь, — сказал Колчак. — Боюсь, что события будут развиваться там с такой скоростью, что неизвестно — уеду ли я сам или меня вышвырнут.
— Что вы говорите, Александр Васильевич!
— Страна катится к хаосу. Выпьем за то, чтобы нас миновала чаша сия и чтобы мы с тобой мирно умерли от старости.
Колчак с Беккером вернулись в Севастополь 25 апреля. Скоро состоялось делегатское собрание в цирке Труцци, и Колчак держал там речь. Цирк был полон черными бушлатами. Солдаты — серая масса шинелей — держались как бы на втором плане, уступая в Севастополе первенствующее место морякам.
Колчак был откровенен и резок. Он понимал, что хуже всего, если в век газет и радиотелеграфа его уличат во лжи.
— Армия устала и потеряла интерес к войне, — говорил Александр Васильевич.
Зал ответил на эти слова вздохом, согласился — воевать уже не хотел никто. И Коля, который сидел в первом ряду, понял, что даже за те немногие дни, что Колчак отсутствовал в городе, его власть над черной толпой резко ослабла.
— Быть может, — говорил Колчак, — ни в одной части не сказалось так отсутствие дисциплины, как на Балтике. Реформировать начали необдуманно. Флота на Балтике, к сожалению, не существует.
Коле хотелось встать и уйти — уйти и никогда не встречаться больше с адмиралом, на котором видна была несмываемая печать поражения. Но, как ни странно, его удерживало здесь обещание Колчака оформить документы на получение им чина старшего лейтенанта. Если бы Колю попросили объяснить, что толкает его оставаться в Севастополе ради ступеньки в иерархии, которую не сегодня-завтра отменят, Коля ответить бы не сумел. Была в том и доля русского «авось обойдется», и тщеславия — в двадцать два года стать старшим лейтенантом флота…
— Может быть, то, что я сказал, — заканчивал между тем свою речь Колчак, — заставит вас проникнуться сознанием, что если мы не оставим партийных споров, то погибнем… Если мое сегодняшнее тягостное сообщение заставит вас поговорить с теми солдатами и матросами, которые с вами в ротах и на судах, дабы помочь спасению Родины, я буду считать свою задачу выполненной.
Когда за кулисами к Колчаку подошел городской голова Еранцев с поздравлениями по поводу великолепной речи, Колчак отмахнулся.
— Бисер перед свиньями, — сказал он. — В лучшем случае отсрочка на несколько дней.
— Мы сможем удержать их в узде, — сказал Еранцев.
— Вы бы посмотрели им в глаза, — возразил Колчак. — Они меня уже не любят.
Колчак был прав. Его выступление в цирке Труцци было пирровой победой. Несмотря на то что команды основных линкоров и полуэкипаж приняли громогласные постановления о поддержке адмирала и командования, в которых кипела скупая матросская слеза, обещание мира и свободы было соблазнительнее. «Екатерину Великую», на которой держал флаг адмирал, переименовали в «Свободную Россию».
С начала мая Колчак вступал во все более острый конфликт с Севастопольским Советом. Ставший старшим лейтенантом Беккер видел, как падает популярность адмирала на флоте, но Колчак, все более озлясь, как бы нарочно вызывал на себя огонь.
17 мая в Севастополь был вынужден приехать военный министр Керенский, который пытался очаровать и матросов, и офицеров, не преуспел ни в том, ни в другом, но вызвал лишь новую вспышку возмущения против Колчака. 5 июня грандиозный митинг в Севастополе выказал недоверие командующему флотом. Митинговали круглые сутки. Было принято постановление о сдаче офицерами личного оружия и отправлена депутация к Колчаку с требованием, чтобы и он подчинился решению масс.