Весь Кир Булычев в одном томе
Шрифт:
И тело, обманывая Лидочку, старалось продлить наслаждение — еще на секундочку, — видишь, ничего страшного не произошло! — и еще на секундочку… Господи, чего же такого в том, что язык Андрея ласкает ее язык, где он научился такому… и он прижимается к ней животом, бедрами… я же не знаю, что он делает… я в любой момент могу остановить его… Сейчас я остановлю его… мне ничего не стоит остановить его, но еще секундочку, пускай он поцелует мне шею — это же так приятно…
— Андрей! Андрюша… не надо! — Ее губы шептали эти не обязательные слова, которых Андрей мог и не слышать — а если и слышал, то отвечал на них так же несвязно, соглашаясь, со всем соглашаясь. — Андрюша, я не хочу, — шептала она, и тут ее охватил смертельный и сладкий ужас понимания, что она опоздала остановить Андрея, потому что она потеряла равновесие — совершенно непонятно, как это могло произойти столь мгновенно — в открытых на секунду глазах возникли темные планки потолка, — и тяжесть Андрея, который уже лежит на ней, и его руки — как она хочет, чтобы его руки скорее сорвали все с нее — она готова помочь — она готова раздеть и Андрея — но нельзя же! Все равно она его остановит, она не допустит этого… ну скорей же! — Андрюша, я прошу тебя… — Он совсем обезумел! Как остановить его?
А тело Лидочки, не рассказывая об этом настороженному и готовому к сопротивлению мозгу, устраивалось, двигалось, чтобы Андрею было удобнее — чтобы он мог скользнуть в нее — как можно глубже… ну как же он, глупенький, не может войти в нее? Ну чуть повыше… я тебе помогу…
Не смей ему помогать!
Она старалась что-то сказать, но, как назло, Андрей закрыл ей рот поцелуями, и невозможно было вырваться из-под его невероятного, уничтожающего ее веса — он был ужасным насильником, безжалостным, но она была непокорна, по крайней мере ей так казалось, и за это он в момент высшей сладости и сладчайшего желания, заставлявшего ее дрожать, словно от страшного холода, в этот самый момент он посмел сделать ей больно, и, когда она стала биться, потому что было на самом деле больно, он, по-мужицки грубый, не пожалел ее, не пощадил, а она никак не могла изгнать его, только чувствовала, как в ней вновь возникло вожделение, смешанное с болью, и оттого еще более острое.
— Да, — повторяла она, — мне больно, да, уйди… — Впрочем, может быть, слова были иными — ни она, ни Андрей никогда не вспомнили их и не пытались проверить — были ли вообще слова или был только стон и недолгий лихорадочный пароксизм удовлетворения…
И тут же оба почувствовали жару и духоту, поняли, что они совсем мокрые, к тому же в крови… Она лежала на спине, хотелось плакать, потому что все вышло совсем не так, как должно было выйти, — любовь должна быть из-под венца, прохладной, нежной… Лидочка никогда не любила брутальности и не одобряла Маргошкиного преклонения перед мужской силой и грубостью. Любовь — это нежность. И она не могла подозревать, что ее Андрей может оказаться… таким эгоистом. И думая так и отвернув голову, чтобы не видеть лица Андрея, она искренне не любила его и даже презирала себя за то, что оказалась недостаточно сильной, чтобы противостоять грубой силе. Она уже не помнила, как несколько минут назад стонала от наслаждения, возбуждая и соблазняя Андрея.
Глядя на пустую бурую стену гостиничного номера, слыша, как кто-то идет по галерее — совсем рядом, она поняла, что вся гостиница слышала, как Андрей рычал и мучил ее… «А я? Я кричала, отбивалась? Я не помню, но, наверное, я кричала. Как я теперь покажусь мадам Ахвледиани?»
Андрей чувствовал себя виноватым — он понимал, что ради собственной страсти он обидел Лидочку — навязал ей свое бессердечное и похотливое решение.
— Лидочка, — сказал он, приподнимаясь на локте, но она еще более отвернула от него лицо. — Лидочка, прости, так получилось…
Она не ответила.
— Я, честное слово, тебя люблю… и не брошу, не бойся.
— Как глупо! — разозлилась вдруг Лидочка. — Почему меня это должно пугать?
— Тебе больно? — Андрей произнес это с такой тревогой, что Лидочке стало не так противно.
— Ничего, потерплю, — сказала она, хотя ей не было больно.
— Я позову доктора? — Андрей сел, опустив ноги с постели.
— Не надо доктора, — сказала Лидочка. — Лучше оденься и принеси воды.
Лидочка натянула на себя простыню.
— Делай, как тебе сказали, — заявила она голосом убитой по неосторожности Дездемоны.
К тому времени, когда солнце зашло и с моря потянуло прохладным ветерком, оказалось, что Лидочка не столь разгневана на подавленного Андрея, как ей казалось раньше. И даже его требование первым делом с утра бежать в церковь, чтобы обвенчаться или хотя бы записать гражданский брак, вызвало у Лидочки снисходительную добрую улыбку женщины, вдвое старше этого кающегося мальчика.
Все еще настороженные, смущенные, но проникнутые взаимной нежностью, в сумерках возлюбленные отправились на поиски Ахмета, чтобы вместе поужинать на набережной, прежде чем Ахмет уедет.
Но Ахмета они не застали. Мадам Ахвледиани передала им от него записку, в которой Ахмет кратко, сделав в трех строчках шесть грамматических ошибок, сообщал, что отправился, как и собирался, в Ялту, а попрощаться не смог, потому что «вы были заняты». Он желал счастья и ждал встречи. И все.
Записка привела Лидочку в ужас. Она догадалась, что Ахмет приходил прощаться в самый неподходящий момент. Ей даже расхотелось есть, и она вернулась в номер. Но Андрей сходил на набережную и принес миску душистой горячей долмы, охапку зелени, кофейник с кофе и лаваш.
Они славно поужинали, а потом Лидочка сама предложила пойти погулять к морю.
Берег был совсем пуст, и небо над морем было фиолетовым от нависших облаков — в эти облака давно уже спряталось солнце, но темнота еще не наступила. И тогда Андрей понял, что он глядит на то место, где погиб «Измаил», — сегодня же утром! Не может быть, чтобы в один день могло вместиться столько событий.
На море смотреть было страшно — потому что глаза отыскали именно ту точку, в которой скрылся транспорт, и, проследив вглубь, на несколько сотен саженей, он увидел явственно, будто в действительности — с Андреем сегодня уже было такое, — лежащую на борту черную громаду теплохода. И почему-то Андрею казалось, что иллюминаторы корабля зеленовато светятся — и к ним изнутри прижались лица раненых, которые все еще живы и надеются на помощь.
— Что с тобой? — спросила Лидочка.
— Ничего, я вспомнил.
— Может, тебе не надо купаться? — спросила Лидочка.
— Я сегодня уже плавал. Ничего не случится.
Но Лидочка была права: когда он вошел по колени в воду и волны, маленькие и ласковые, начали толкаться о ноги, ему стало страшно, что именно сейчас к берегу вынесет тела погибших.
И он не смог поплыть. Кое-как помывшись, он вышел из воды, уселся повыше на берегу и стал смотреть на Лидочку, которая деловито стирала, будто всю жизнь только этим и занималась.
— Если тебе неприятно у моря, ты иди в гостиницу.
— Узел надо донести, — сказал Андрей.
— Не бойся, Андрюша, я донесу.
И только тут Андрей понял, что она разговаривает с ним так, словно между ними произошло нечто обыкновенное — не требующее изменения их отношений, не ведущее к обиде или расставанию, чего он так испугался.
В полумраке он видел лишь ее гибкий и быстрый силуэт, и образы погибшего корабля незаметно исчезли.
Они вернулись в гостиницу в полной темноте — узел с мокрым бельем оказался страшно тяжелым и неудобным, кусты хватали за плечи и узел. Андрей и Лида ломились к дому, словно стадо слонов, и с галереи на них смотрел уже знакомый батюшка, который причесывал перед сном свои бесконечные длинные волосы.