Весь Кир Булычев в одном томе
Шрифт:
Покинуть Батум оказалось нелегко. Андрей рассчитывал, что ему помогут в комендатуре, — не зря же он две недели занимался, в сущности, филантропической деятельностью. Но обнаружилось, что шапочные знакомства, заведенные Андреем среди тамошних военных чиновников и врачей, ничего не могли дать — он все равно оставался чужим. К тому же с началом отступления на кавказском фронте обнаружилось немало влиятельных беглецов, которым было необходимо вырваться из Батума в Крым или Одессу.
Андрей ходил и в порт, разговаривал там со шкиперами и матросами, не гнушался и малыми шхунами, но безрезультатно.
С Авдеевым Андрей общался не более, чем необходимо. Он продолжал числиться в экспедиции, которая закончилась так неудачно, — даже рабочие тетради и записи, прорисовки и оттиски надписей — не говоря о ящиках с находками — покоились на дне Черного моря. Авдеевы, вложившие все свои средства, как понимал Андрей, в табак или другие контрабандные товары, были разорены. Им даже трудно было собрать денег, чтобы отъехать в Москву. Пока что Авдеев обивал пороги батумских тыловых управлений и гудел в тесных пыльных кабинетах, выпрашивая компенсацию.
В последний раз Андрей виделся с ними, когда хоронили Тему Карася. Карася море выбросило на четвертый день. Андрей добился выдачи тела экспедиции и похоронил в отдельной могиле. Он даже купил цветов, а Лидочка соорудила из них большой венок с лентами, на которых было написано золотом по белому: «Незабвенному Артемию Иосифовичу Карасю от друзей и сотрудников по экспедиции». После похорон Андрей представил Авдеевым Лидочку. Пока батюшка в небольшой кладбищенской церкви скороговоркой отпевал Карася — розового, гладкого, он был совсем не похож на утопленника, — Ольга Трифоновна успела рассказать Лидочке о жутком и безвыходном положении утонувшей экспедиции. Ольга сама уже верила в бескорыстие свое и супруга.
Российского так и не нашли.
Вскоре Авдеевы уехали в Тифлис — оттуда они полагали более удобным добраться до Москвы. В Тифлисе жили коллеги Авдеева. Андрея они с собой не позвали — более того, забыли попрощаться. Может, боялись, что Андрей будет проситься с ними.
Сентябрь стоял жаркий, душный, налетали грозы, и на море поднималось волнение. Всю ночь струи дождя колотили по окнам, и слышно было, как ухают валы, разбиваясь о гальку.
От духоты, шумных нервных ливней и безнадежности Лидочка стала капризной и раздражительной. Она не говорила, что жалеет о прошлом, но Андрей подозревал, что она именно так и думает. После первых двух ночей в их отношениях наступило похолодание — Лидочка испугалась, что у нее будет ребенок, именно сейчас, когда неизвестно, где самим приклонить голову. Андрей ложно истолковывал ее состояние — виня себя в грубости и все более опасаясь, что в один прекрасный день Лидочка предложит ему расстаться.
В понедельник с утра Андрей пошел в порт. Лидочка осталась в гостинице: у нее болела голова и немного лихорадило — Андрей испугался, не схватила ли она малярию, и велел не вставать с постели, обещав купить в аптеке хины.
Когда он подошел к порту, то увидел, что у пирса стоит транспорт, переоборудованный из пассажирского парохода. Он привез солдат. Андрей подошел, чтобы узнать, куда и когда транспорт намерен отправиться дальше, но никто ничего толком сказать не мог.
И тут его окликнули:
— Андрюша! — Аспасия, в темном длинном платье сестры милосердия и шляпе с вуалью, бежала к нему, подобрав край юбки.
— Госпожа Аспасия! Вы что здесь делаете? — Андрей обрадовался, увидев ее. Движения ее фигуры, наклон головы, линия пальцев — все это вызвало в нем прежние чувства, и в то же время Андрей, о чем Аспасия и не подозревала, повел себя как настоящий женатый господин — то есть оглянулся через плечо и даже отступил на полшага, как будто был уже виноват в неверности.
— Андрей! Как приятно родную физиономию увидеть, ты не представляешь! Ну как ты? Отойдем в тень, тут испечься недолго… иди сюда, дай на тебя погляжу — я уж волновалась, не знала, что с тобой. Но я думала, выплывешь!
— Господи! — загремел над ухом звучный баритон. — Неужто ты живой, а я за упокой твоей души литургию заказал. Ты мне теперь двенадцать рублей должен.
— Гриша, не говори так! — сказала Аспасия возмущенно.
— Не говорю, не говорю, знаю, ты мне эти деньги дала.
— Гриша!
Андрей понял, что военлет Васильев не лжет, — Аспасия в самом деле заказала литургию. Теперь ей неловко об этом вспоминать — вдруг Андрей обидится.
Но Андрею не было обидно — наоборот, он был растроган.
Они стояли в тени рифленого железного пакгауза. Кричали чайки, солнце было ослепительным, но уже не таким жарким, как две недели назад.
— Авдеевы уехали в Тифлис, — сказал Андрей. — Российского я так и не видел — и не знаю, где он, что с ним.
— Может, утоп? — спросила Аспасия.
— Не знаю, поэтому надеюсь. А вот Карась, фотограф наш, утонул. Мы его похоронили.
— Господи, прими душу грешную. — Аспасия перекрестилась.
— Нам Покровский нужен, — сказал Васильев. — Ты Покровского не видел?
— Ивана Ивановича?
— Ивана Ивановича, — подтвердила Аспасия. — О нем потом поговорим. Ты лучше расскажи — как устроился? Ты свою девушку встретил? Живете с ней?
— Встретил, — сказал Андрей, смутившись, будто эта встреча была изменой Аспасии. А в сущности, так оно и было.
— Я рада, — сказала Аспасия.
— А вы почему здесь?
— А ты давно Покровского видел? — загремел Васильев. Андрей подумал: чего-то не хватает. Черной повязки!
— Как ваша рука? — спросил он.
— Как надо, — ответил Васильев. Жестом фокусника он вытащил из кармана галифе черную ленту.
— Гриша, — сказала Аспасия, — у нас с тобой дело.
— Драпаем, — сказал Васильев упрямо. — Но в трудный момент кто рядом с Асей? Я, пьяница, никуда не годный штабс-капитан, лучший пилот на всем Черном море — вот кто рядом!
Васильев был пьян. Не настолько, чтобы шататься, но пьян.
— Трапезунд сейчас — плохое место, — сказала Аспасия, — но я оттуда не убежала. Я думаю — вернусь.