Весь Кир Булычев в одном томе
Шрифт:
Л. пил спокойно, сделал несколько глотков, но потом вдруг судорожно, отчаянно оттолкнул поилку так, что вышиб ее из руки брата — она упала на пол и раскололась, — и все мы смотрели не отрываясь, как лужица отравленного бульона медленно растекается по паркету.
Л. откинулся на подушку и закрыл глаза.
Мы смотрели на него. В дверь постучали, но никто не двинулся.
— Ну! — произнес Л. — Скоро?
Н.К. опустилась перед кроватью на колени и положила руку ему на лоб.
— Нет, — прохрипел Л. — Нет, я не позволю! Пустите меня! Я еще живой!
Он начал биться в конвульсиях.
Я кинулся к нему. Почему-то Анна Ильинична протянула мне градусник. Я покорно сунул его под мышку и придерживал косточку правого неподвижного плеча.
Л. бормотал невнятно, выкрикивал тихонько непонятные слова, левая рука махала в воздухе, отбиваясь от невидимых нам злых сил. В дверь стучали. Мария Ильинична подбежала к двери и крикнула, чтобы отстали.
Анна Ильинична вытащила градусник и показала мне: ртуть остановилась на отметке 42,3 — дальше некуда было подниматься.
И вдруг Л. закричал — тонко, прерывисто.
Он мелко трепетал, бился — словно хотел выскочить из жгучей кожи… и я видел, как в дурном сне, и все это видели, как лопалась кожа, обнаруживая внутри под ней другую — розовую, нежную… нечто куда меньшее, чем Ленин, билось внутри его, распарывая оболочку. Ахнула, зажимая себе рот, Анна Ильинична, кто-то из женщин упал на пол, потеряв от страха сознание…
Голова Л., будто из нее изъяли череп, дергалась, сморщенная, и я сделал растерянный шаг ближе, чтобы помочь — не зная уж кому и чем. И тут сквозь лопнувшую на горле кожу прорвалась младенческая рука. Рука дергалась, разрывая кожу, — немного крови появилось на ней, но совсем немного.
Почему-то первой пришла в себя Н.К. Она оттолкнула меня, кинулась к дергающейся кукле и начала рвать кожу своего мужа, стараясь освободить из нее младенца, который выбирался из кокона, — я даже слышал, как рвалась, трещала живая кожа, мне стало так плохо, что я отступил назад и натолкнулся на лежавшую на полу Марию Ильиничну.
Младенец, испачканный кровью и лимфой, квакающий беззубым ротиком, бился в руках Н.К.
Анна Ильинична сорвала со стола белую скатерть — посыпались коробочки с лекарствами и шприцы, — они с Н.К. положили младенца в ногах мертвого, пустого Л., начали вытирать его, деловито и быстро, словно ждали именно этого исхода. Дмитрий Ильич подошел к двери.
— Там кто? — спросил он.
— Это я, Алексей, — ответил голос Преображенского.
— Больше никого?
— Осипов в столовой, — сказал он. — Врачи с ним.
— Жди, — сказал Дмитрий Ильич. — Никого не пускай.
Как будто поняв брата без слов, Н.К. и Анна Ильинична завернули младенца, который молчал, в скатерть, потом сняли с кровати сбитое к ногам одеяло.
Я ничего не понимал и не хотел ничего понимать — я был в тупом шоке.
— Сергей Борисович, — тихо сказал мне Дмитрий Ильич. — Вы сейчас вместе с Алексеем Андреевичем Преображенским отнесете ребенка во флигель. Света не зажигать. Вы отвечаете за жизнь ребенка. Ясно?
— Конечно, — сказал я покорно. — Конечно…
Преображенский, не задав больше ни вопроса, взял закутанного ребенка.
— Возьми на вешалке шубу, — сказала Анна Ильинична. — Я потом к вам приду. Надя останется здесь.
— А я позвоню в Кремль, — сказал Дмитрий Ильич. — Мне надо сказать, что Володя умер…
Мы просидели во флигеле Преображенского до утра. С нами была Анна Ильинична. Я осмотрел ребенка — это был физиологически нормальный новорожденный мальчик.
Как потом рассказал Дмитрий Ильич, Сталин и Семашко приехали вечером. Сталин никому не сказал в Москве, куда едет.
Н.К. показала ему бренную оболочку мужа. Она сказала ему, что от яда часть плоти Л. вылилась горячей водой… Если Сталин и не поверил, он не стал возражать. Он был поражен видом оболочки человека, с которым лишь вчера разговаривал. Он долго стоял возле кровати, но не дотрагивался до кожи — возможно, полагая, что Л. заразный.
Затем он сказал, что возьмет на себя все формальности.
Ночью я не спал — стоял у окна во флигеле Преображенского. Свет у нас не горел. Анна Ильинична сидела с младенцем, который хныкал и отказывался от пищи.
С утра к дому начали подъезжать машины с видными партийными и государственными деятелями. Мы почти не обсуждали, как и почему на наших глазах произошло чудо бегства от смерти. Мы не видели и не искали рационального объяснения. Важнее казалось сохранить в тайне младенца».
Лидочка отложила тетрадь. Бумага в тетради была старой, чернила кое-где стали серыми. Видно, Сергей писал эти страницы много лет назад.
В голове было пусто — не о чем спорить, нечему возражать.
Лидочка пролистала оставшиеся страницы и нашла еще несколько исписанных тем же почерком листков. Это был черновик неоконченного письма или статьи.
«Что же произошло с Лениным во время болезни? Он страдал долго, охваченный постоянным страхом не только за собственную жизнь, но и за судьбу своего детища — Советского государства, ради которого он и прожил на свете чуть более пятидесяти лет.
Лежа в спартанской спаленке Горок и месяц за месяцем втуне надеясь, что вот-вот ему станет получше, что он встанет на ноги и наведет порядок в своре недоучек, вообразивших себя господами великой державы, что добьется своей единственной цели — мирового господства пролетариата, а следовательно, и его, как вождя этого пролетариата, — он терпел, все более ненавидя все человечество и каждого человека в отдельности; подавал знаки врачам, что он их слушается, уважает и очень надеется на их снисхождение, а сам всматривался в их лица, чтобы жестоко наказать тех, кто, на его взгляд, недостаточно серьезно относился к своим обязанностям и смирился с его разложением и смертью. Но сам он не смирился и будет бороться… Думая так, Ленин хмурился, потому что оказывалось, будто и он сам допускает возможность смерти. И по мере того как Ленин изнывал, наполняясь ненавистью к миру, все более готовый взорвать его, чтобы утянуть в ад вместе с собой, его организм вырабатывал все больше гормона Би-Эм, о чем в то время никто не подозревал. И вот наступил тот момент, когда — разумом или желудком — Ленин, или то, что от него оставалось, почувствовал, что стоит на краю гибели, над пропастью смерти. И тогда, спасаясь от нее, он превратился в младенца — и сам не подозревал об этом, потому что его мозг заснул на долгие годы».
«…Мы предположили, что в человеке латентно заложены способности влиять на свое тело куда больше, чем думали ранее. И эти способности проявляются в критические моменты жизни, причем у различных людей по-разному. Люди же выдающиеся, талантливые не только умеют думать и творить лучше прочих, но и обладают большей властью над своим телом. Гений, талант отторгаем серостью, он подвержен опасностям чаще прочих, так что умение управлять своим телом становится компенсацией за слишком большой риск погибнуть, не выполнив своего предначертания.