Весь Кир Булычев в одном томе
Шрифт:
В комнате были диван, письменный стол и старый шкаф с полуоткрытой дверцей. На письменном столе стояла электрическая лампа, переделанная из керосиновой. Анна Ильинична прошла к окну, задернула занавески, потом зажгла лампу на столе.
— Здесь вы будете ночевать, — сказала она. — Я принесу вам белье. Туалет и умывальник в конце коридора. Простите меня. Мне некогда.
С этими словами, не ожидая моего ответа, она вышла из комнаты, и ее сухие частые шаги застучали, удаляясь, по коридору.
Впервые за вечер я остался один. Звуки снизу сюда не долетали. Я почувствовал тишину, которая царила в Горках.
Я подошел к окну и открыл форточку. По дороге к дому приближались огни автомобилей. Наверное, ехали те, кого Анна Ильинична сравнила с мухами.
Я потушил свет, чтобы меня не было видно снаружи, и стал наблюдать за тем, что происходит у входа в особняк. Лестница была ярко освещена электрическими фонарями.
Мое любопытство объяснимо и понятно — ведь я был куда моложе, чем сейчас, и судьбой мне было уготовано присутствовать при кардинальном моменте истории — смерти великого человека.
Из первой машины выбрался Сталин — его мне приходилось видеть в годы Гражданской войны, когда я, недавний студент, вернувшийся с Южного фронта после ранения и продолживший обучение в университете, повадился посещать разного рода собрания и митинги, влекомый свойственным мне любопытством. Тогда для меня он был представителем нового российского начальства, выползшего из глухих уголков империи и плохо говорящего по-русски. Были те начальники грузинами, венграми, евреями, латышами, поляками — людьми ущербными от долгого угнетения и готовыми наказывать всех, кто не был им подобен. Тот Сталин, которого я увидел три года назад и в котором не угадал вождя великой державы и даже сочувствовал его неумению слагать русские фразы, был невелик, сдержан в жестах и этим запомнился — среди крикунов и лицедеев он был бухгалтером.
На этот раз я узнал Сталина лишь по усам — он был в дохе и ушанке. А следом, из второй машины, выкатился, поспешил к Сталину нарком здравоохранения Семашко. На улице им разговаривать было холодно — пар от дыхания стал плотен и непрозрачен. Они нырнули в подъезд, который им пришлось открывать самим, за Сталиным вбежал еще какой-то человек, видно, из охраны, а шоферы отогнали машины в сторону.
Сталин был тогда Главным секретарем партии. И все считали его другом и надежным союзником Л.
Когда они вошли в дом, я тихо вышел в коридор — меня влекло любопытство.
В коридоре было почти темно — лишь слабенькая лампочка горела у лестницы.
Подойдя к лестнице, я мог лишь наблюдать за теми, кто выходил из покоев Л., но нарушить приказ Анны Ильиничны и спуститься вниз я не посмел.
Пробежала Мария Ильинична с кастрюлей горячей воды, за ней одна из секретарш или служанок несла полный графин. Смысл этого действа был мне непонятен.
Из спальни вышел Сталин. Он отошел к стулу, стоявшему у дверей, сел, достал пачку папирос и закурил. В доме никто не курил, и потому запах табака в одночасье отравил воздух. Даже я, относившийся к табачному дыму вполне лояльно, чуть не закашлялся.
Возле Сталина остановилась Анна Ильинична.
— Иосиф Виссарионович, — предложила она, — может, желаете выпить чашку чаю? Самовар в столовой, горячий.
— Спасибо, — сказал Сталин, наклонив голову, чтобы вытолкнуть из себя это слово, — мне не хочется чаю. Я побуду здесь.
У него были тяжелые слова. Анна Ильинична тоже это почувствовала и отступила от Сталина, словно испугалась.
А тот продолжал курить, задумчиво глядя в пол. Затем, словно почувствовав мой взгляд, он поднял голову, и я еле успел отступить назад. Я понял, что он сейчас пойдет к лестнице, чтобы проверить, кто подслушивает. Но, на мое счастье, дверь в спальню открылась и оттуда вышел нарком Семашко.
— И как там у вас дела? — спросил Сталин. Он очень плохо говорил по-русски.
Семашко понизил голос, словно сообщал государственную тайну.
— Владимиру Ильичу дали касторку, — громко прошептал он.
— Зачем? — спросил Сталин.
— У товарища Л. не работает желудок, — сообщил нарком.
— Правильно, — сказал Сталин.
Они замолчали.
Я стоял вне поля их видимости, значит, и сам их не видел. Только мог по шагам и голосам догадываться, кто участвует в разговоре.
Скрипнула дверь. Явление следующее — те же и супруга вождя.
— Мне надо будет поговорить с Владимиром Ильичом наедине, — сказал Сталин.
— Но вы же знаете, он не владеет речью, — послышался голос Н.К.
М.И. говорил мне, что у Ленина произошел со Сталиным конфликт именно из-за Н.К. И якобы он послужил толчком к обострению болезни. Сталин и Н.К. не выносили друг друга.
— Мне не нужно, чтобы он владел речью. Но в свое время он обратился ко мне с просьбой. И я, надеюсь, смогу ему теперь помочь.
— Не думаю, что Владимир Ильич нуждается сейчас в вашей помощи.
— Это решаем мы с ним, а не вы, — тихо произнес Сталин. И мне показалось, что я заглянул в его рыжие глаза.
— Хорошо. — Голос Н.К. дрогнул.
Она скрылась в спальне Л. Семашко куда-то испарился.
Снова наступила тишина. Сталин откашлялся, будто рядом со мной — так тихо было в доме. Потом приоткрылась дверь в комнату Л., и оттуда донеслись голоса. Я осмелился выглянуть и увидел, как Сталин поднялся и, не вынимая изо рта папиросу, заглядывает в приоткрытую дверь. Мне запомнилось, что у него на ногах были валенки и галоши — с галош натекло возле стула, где он сидел.
— Ну что? Что там? — спросил Сталин.
Я понял, что он говорит с наркомом.
— Прослабило, — сообщил нарком.
— Да идите вы со своими клизмами! — рассердился вдруг Сталин. — Почему эта курица не выгоняет всех из комнаты?
— Сейчас, они меняют белье, — сообщил Семашко. — Вы же понимаете, Иосиф Виссарионович.
— Черт возьми, еще этого не хватало!
Поскрипывал рассохшийся паркет. Сталин быстро ходил по залу.
Потом шаги стихли, и я услышал голос Сталина: