Весь Кир Булычев в одном томе
Шрифт:
В коридоре появилась еще одна женщина.
— Вы к лейтенанту Шустову? — спросила она Соколовскую, которая читала роман «Роковая страсть».
— Посидите, — сказала Инна.
Вновь пришедшая оказалась Розой, соседкой Алены. Когда ее успел вызвать Шустов — Лидочка не заметила. Но татарка могла понадобиться ему в любую минуту.
Лидочка уже поняла, что Шустов рассматривает Осетрова как главного подозреваемого. Но для этого ему надо доказать или заставить Осетрова самого поведать о том, как он приходил к Алене ночью. Инна отложила книжку, заложив ее указательным пальцем.
— Расскажите, что происходило во время вашей вечерней встречи с Аленой Флотской.
— Ничего особенного, мы разговаривали.
Роза вдруг узнала Лидочку.
— И вас тоже? — спросила она.
— Потише, — осадила ее Инна, словно они сидели в консерватории.
За дверью продолжался допрос.
— Значит, вы приезжаете вечером, после работы, где вы могли разрешить все ваши деловые проблемы, к своей молодой сослуживице просто поговорить.
— Да, — ответил Осетров. — У людей бывает нужда в беседе, в утешении старшего товарища.
— Надо ли понимать, что вы приехали к ней в качестве старшего товарища?
— Что за странная постановка вопроса? Я не вижу оснований для иронии.
— Вы пожилой человек, у вас семья, у вас есть внук.
— Два внука.
— Два внука… Но вы дружите с молодой одинокой женщиной, посещаете ее квартиру, чтобы она могла побеседовать с вами как со старшим товарищем.
— Я вас понял! — возмутился Осетров. — Понял, что вам удобнее и проще питаться слухами и сплетнями, которые распространяются в институте, в основном с помощью и посредством ее подруги Сони Пищик, которая, к сожалению, работает в нашей библиотеке.
— И никаких оснований к сплетням вы не давали.
— Нет!
— Ой, врет же! — возмутилась Роза. — Ведь врет, он же ходил к ней, они даже в дверях целовались.
— Погодите, — снова оборвала ее Соколовская.
Круглое личико Розы излучало радость кошечки, прижавшей лапкой мышь.
— Хорошо, — произнес сыщик Шустов, — более подробно с вами обсудит эту проблему следователь прокуратуры, который ведет это дело. Моя задача проще — я сейчас как бы собираю мнения, смотрю, кто, когда, где был. Значит, гражданке Пищик доверять не следует?
— Соне? Ни за что!
— Так я ей и передам. Сведения, которые она сообщила, являются чистой ложью. Гражданин Осетров не имел близких и интимных отношений с потерпевшей.
— Не имел.
Опять была некоторая пауза, значит, Шустов записывал ответы Осетрова.
Потом Шустов деловито и как бы между делом спросил:
— А что вы в шкатулку положили?
— Куда?
— В шкатулку. В шкатулку крупного размера, тридцать два на двадцать четыре сантиметра, изготовленную из карельской березы, которая стояла на комоде.
— Я вас не понимаю.
Голос Осетрова звучал настолько неубедительно, что любому понятно было, что он просто тянет время и соображает, продолжать ли запираться или сменить пластинку.
— Значит, все-таки подсмотрела, — сказал он.
— Подсмотрела, — согласился Шустов.
— Это он про меня, — прошептала Роза. Она догадалась и была этим горда.
— Хорошо, я все расскажу. Совершенно честно, но попрошу вас, по крайней мере пока, не записывать мои показания. Примите их в устной форме. Я, в силу своего общественного положения, не могу позволить себе появиться в суде, даже просто свидетелем. Мое прошлое вызывает ко мне вражду со стороны так называемых демократов. Это объективная реальность. До сих пор звучат призывы к ликвидации членов коммунистической партии. Я же был одним из ее руководителей.
— Правда? — тихо спросила Соколовская.
Может, она тоже тайная или явная коммунистка?
— Врет, — ответила Лидочка. — Он был чиновником в ЦК. Таких там пруд пруди.
— Наверное, вы правы, — согласилась Соколовская, — хотя в любом случае интереснее, если ты поймала в чужой постели министра или члена Политбюро.
— Мы тут ни к чему не призываем, — заметил Шустов. — И уж я буду решать, что включать в протокол, а что не включать. Как мне кажется, гражданин Осетров, вы здесь не в таком положении, чтобы ставить мне условия.
— В таком случае я ничего говорить не буду.
— Уж лучше говорите, — возразил Шустов.
— Правильно, — подтвердила его слова Роза, — чего уж там.
— Хорошо, — сдался Осетров. — Я подтверждаю. У меня были интимные отношения с Аленой Флотской, однако я должен вас предупредить, что не являлся их инициатором. Я и не думал ухаживать за молодой женщиной, у меня нет таких склонностей. Но дело в том, что в тот период жизни, три года назад, я находился в подавленном состоянии после разгрома нашей партии и потери места, положения, даже уважения товарищей… Честно говоря, вы можете представить ситуацию, когда еще вчера вы вызывали на ковер директора института, а сегодня должны отчитываться перед заведующим отделом? И еще быть благодарным этим людям за то, что они вас не вышвырнули на улицу… Поймите меня правильно: я остаюсь высокого мнения о моих коллегах. Им ведь тоже было нелегко — пригласить меня, когда идет охота на ведьм, когда само слово «коммунизм» подвергается надругательству…
— Вы могли бы конкретнее? У меня много дел, — прервал его Шустов.
— Я хочу дать вам общую обстановку, в которой произошло мое сближение с Аленой Флотской. Алена была в те дни редким существом, которое, казалось, меня понимало. Я принял ее маневры за чистую монету, потому что моя душа стремилась к какому-то очищению. Я понятно выражаюсь?
— Для меня — понятно, — ответил Шустов. Инна хмыкнула.
Осетров не уловил иронии Шустова. Он слышал только себя.
— У меня было мало женщин, я всегда старался оставаться добрым семьянином, сохранять верность моей супруге.
Еще бы, у вас с этим было строго, подумала Лидочка.
— Но все же бывали исключения? — съязвил Шустов.
— Очень редко. В длительных командировках, вы понимаете?
— И что же произошло с Еленой Сергеевной?
— Мне показалось, что она выгодно отличается от других молодых женщин своей образованностью, чуткостью, открытостью…
— Я вас слушаю, продолжайте.
— Я пытаюсь вспомнить, понять… как это произошло.
— Наверное, на каком-нибудь юбилее, дне рождения, празднике? — пришел на помощь Шустов.