Весь Кир Булычев в одном томе
Шрифт:
— Представляю. Я был в аэропорту, — сказал медик. — Придется привыкать.
— Туда тоже добралось? — спросил Шубин. — Я думал, что аэропорт выше…
— Как я понимаю, туда понесло эту дрянь, когда поднялся ветер.
— А что вы здесь делаете? — спросил Шубин.
— Черт его знает — дежурим. Нужна машина при штабе. Вот и дежурим. Считай, что нам повезло.
Медики пошли на второй этаж, а Николайчик все не мог успокоиться:
— Я туда спустился, понимаете, Юрий Сергеевич? Там почти совсем темно. И запах… такой неприятный запах. Я чувствую, что не пройти — впереди преграда. Я стал руками искать проход — я не понял, что за преграда, может, вещи… совсем темно было. И вдруг загорелся свет. Я стою, а вокруг лежат мертвые люди — до самого потолка, вы понимаете? И такой страшный запах…
— Николайчик! — сверху перегнулся через перила незнакомый Шубину мужчина. — Срочно на ковер!
— Простите, — сказал Николайчик. — Вы идете?
— Иду, сказал Шубин, но задержался, потому что вспомнил, что его удостоверение у старшины — надо забрать. Он пошел к выходу.
Шубин выглянул наружу — старшины не было видно. Здесь должна быть какая-нибудь комендатура.
Шубин поднялся на второй этаж вокзала.
Зал ожидания был прибран, пуст, скрепленные по шесть, жесткие вокзальные кресла отодвинуты к стенам. Но не сам зал был центром деятельности, а комната матери и ребенка, дверь в которую была распахнута, и вторая комната, над которой сияла неоновая, не к месту яркая вывеска «Видеосалон». Вокруг неоновых букв загорались поочередно лампочки, совсем как на новогодней елке.
Пока Шубин стоял в нерешительности, не зная, к какой двери направиться, из видеосалона выбежал шестерка Плотников. За ним спешил низенький потный железнодорожник.
— Ну как же я пропущу? Там же людям сходить надо, — говорил он.
— Пропустить без остановки. И все пропускать — неужели вам непонятно? Ведь чрезвычайное положение.
— Вы бы мне бумагу дали, — сказал низенький.
— Будет бумага, будет, вы же видите, что я занят!
Шестерка побежал от железнодорожника, который со вздохом развел короткими руками и пошел обратно в видеосалон. И тут Плотников увидел Шубина. Он пробежал мимо, не сразу узнав его, но затормозил где-то сбоку и сделал два шага задом наперед.
— Шубин? — спросил он.
— Он самый, — сказал Шубин. — И живой.
— Вижу, — сказал шестерка. — И очень рад. Очень рад, что у вас все в порядке. А что вы здесь делаете?
— Хочу встретиться с руководством штаба, — сказал Шубин. — Надеюсь, что могу пригодиться.
— Зачем, — сказал шестерка и, вместо того чтобы продолжить свой путь дальше, развернулся, кинулся к двери в комнату матери и ребенка.
Шубин пошел за ним. Пришлось посторониться — несколько солдат притащили тяжелый ящик и принялись втискивать его в двери комнаты матери и ребенка, застряв там и перекрыв движение людей.
Вокруг кипели голоса, ругательства и советы, отчего ящик еще больше заклинивало в дверях. Через головы солдат видны были люди, что стояли в зале. Их было много. Шубин увидел Гронского, к которому подбежал Плотников и что-то говорил ему, отчего тот повернул голову к двери, и они с Шубиным встретились взглядами.
Гронский тут же отвел глаза и стал что-то говорить незнакомому чиновнику.
Шубин протиснулся к Гронскому. Гронский выглядел усталым, глаза красные, под ними темные мешки, благородные брыли свисали до плеч.
Он протянул Шубину руку. Рука была холодной, влажной.
— Вижу, что вы уже пришли в себя, — сказал Гронский. Потом добавил, обращаясь к статному усатому чиновнику в финском пальто и шляпе, что стоял рядом: — Познакомьтесь, товарищ Шубин, журналист из Москвы. А это Николаев, директор биокомбината, заместитель начальника чрезвычайного штаба.
Рука Николаева была другой, твердой и широкой.
— Журналист? — недоверчиво спросил Николаев. Он был недоволен. Шубин словно услышал невысказанные слова: «Когда успел? Кто допустил?»
Гронский уловил недовольство. Он добавил, будто оправдываясь:
— Товарищ Шубин у нас здесь с лекциями по международному положению. Вот и попал в переделку. Мы с ним в гостинице куковали.
— А, международник, — сказал Николаев облегченно и тут же закричал на солдат, которые распаковывали ящик, где таился какой-то прибор с экраном и множеством кнопок:
— Правее ставьте, правее, чтобы окно не загораживать!
Он потерял интерес к Шубину.
— Обзаводимся хозяйством, армия помогает, — сказал Гронский. Ну как вы, отдохнули?
— А вы энергично взялись за дело.
— К сожалению, — сказал Гронский, — никто не будет нас хвалить за оперативную работу по спасению жизни и имущества граждан. У нас как бывает? Голову сносят за прошлые грехи, сегодняшние подвиги не в счет.
Гронский грустно улыбнулся. Он был искренен.
Шубин позавидовал: у него была возможность побриться.
— Как здоровье вашей жены? — спросил Шубин.
— Спасибо. Разумеется, ей придется отдохнуть — нервный шок. Вы знаете, какая трагедия произошла с вертолетом?
— Я видел.
— Мы буквально чудом остались живы.
— Я хотел бы чем-нибудь полезен, — сказал Шубин.
— Но чем, чем? — вдруг вспылил Гронский. Вроде бы оснований для вспышки Шубин ему не давал. — Вы пойдете в бригаду по уборке трупов? Или в пожарники — у нас пожарников не хватает! Или в госпиталь кровь сдадите?
— Не волнуйтесь, — сказал Шубин. — Я понимаю, как вам трудно.
— А будет еще труднее. С каждым часом… Вам не понять.
— Я вас понимаю, — сказал Шубин, который более не испытывал неприязни к этому замученному человеку. Неприязнь осталась во вчерашней ночи. Какой он, к чертовой матери, убийца! Чинуша перепуганный. И о жене беспокоится, и надеется, что может быть каким-то чудом все обойдется, и понимает, что ничего уже не обойдется. По крайней мере, для него.
— И какого черта вы сюда именно вчера приехали, — сказал Гронский с горечью. — Приедете в Москву, начнете ахать — что я видел, что я видел!
— Ахать не буду, — сказал Шубин. — Но если вы в самом деле думаете, что мне здесь делать нечего, тогда помогите мне улететь в Москву. Я думаю, что смогу вам там чем-то помочь. Вам же нужно многое для города.
— Нам нужно все! — почти кричал Гронский. — У нас нет врачей, нет шоферов, ни черта нет — мы же не можем на одних солдатах спасать положение!