Весь Кир Булычев в одном томе
Шрифт:
— Ну, не надо так нервничать, — послышался начальственный голос.
В зал, в сопровождении небольшой свиты военных и гражданских чинов, вошел Силантьев.
— От вас я не ожидал услышать капитулянтских высказываний.
Силантьев не заметил Шубина, не обратил на него внимания, а может, и не узнал — в отличие от Гронского, он видел корреспондента лишь в своем кабинете, в респектабельном обличии.
— Это не капитулянтские высказывания, — сказал Гронский, — а оценка ситуации.
—
Он обратился к стоявшему рядом генерал-майору, высокому брюнету с черными глазами и синими от щетины щеками:
— Правда?
— Не могу я больше дать солдат, — ответил генерал, видно, продолжая разговор, который они раньше вели.
— Ты мне больше не давай, — сказал Силантьев, — ты мне оставь, сколько есть.
— Люди который час на морозе таскают трупы, — сказал генерал. — Им надо отдохнуть, мы их даже не покормили.
— Что у тебя, детский сад, что ли? — обиделся Силантьев. — А если бы война?
— Сейчас не война, — сказал генерал. Он говорил с легким восточным акцентом. — Сейчас катавасия.
— Еще один капитулянт, — сказал силантьев и развел руками, будто призывая всех в свидетели тому, как ему трудно с такими людьми.
— Вы, Василий Григорьевич, не представляете, видимо, масштабы, — сказал генерал.
— Никто не представляет. Но мы уточним. И твоим орлам выделим из неприкосновенных запасов. Не обидим.
— У меня солдаты, — сказал генерал, — специалисты, а не могильщики.
— Ссориться будем? — спросил Силантьев, мягко укладывая ладонь на зеленый защитный погон генеральской куртки. — Не надо со мной ссориться. Всем трудно. А мне труднее всех. Это мой город, это мой народ!
Шубин нечаянно встретил взгляд генерала. Во взгляде была тоска. Или отчаяние. То же самое, что во взгляде Гронского. И других людей — медиков, Николайчика, даже солдатика на площади. Не было тоски во взгляде Силантьева. Взгляд был ясен.
Подбежала женщина, в белых сапогах и распахнутой дубленке. Длинный шарф размотался, доставал до колен.
— Василий Григорьевич, есть телефонограмма, — сказала она.
Силантьев развернул листок, пробежал глазами.
— Так, — сказал он. — Будем готовиться.
— Что? — спросил Гронский. — Кто едет?
— Область, — сказал Силантьев. — Через сорок минут самолет будет здесь.
— У нас ничего не готово, — сказал Гронский.
— Где принимать будем? — спросил Силантьев у женщины в дубленке.
— В горкоме нельзя, — сказала она. — Там не готово.
— Знаю. С аэродрома везем сюда. Тебе, Мелконян, главная скрипка. — Это относилось к генералу. — Чтобы БТР спереди, танк сзади — психологическая атака по высшему разряду. Я буду встречать. Силина ко мне в машину. Ты, Гронский, тоже поедешь со мной, у тебя нервы расшатались. Николаев поедет во второй с Немченко. Слышал?
— Слышал, — сказал Николаев.
— Главная наша задача, чтобы они не очень глядели по сторонам. И если на пути следования будет хоть одно неживое тело,
— Силантьев сжал руку в кулак, — убью.
Неизвестно, к кому это относилось, но ответил генерал.
— По Пушкинской и Советской мы все очистили, — сказал он. — Но на шоссе гарантии нет.
— Да там и не было никого, — сказал Николаев. — Главное, чтобы автостанцию проехать.
— Мелконян, пошли человека надежного, чтобы весь маршрут проверил. Немедленно. Весь. Если что — в кювет, в кусты — ты понял?
— Я пошлю, — сказал Мелконян, не глядя на Силантьева.
— Хорошо. Кто готовил цифры? — спросил Силантьев.
— У меня есть, — сказала женщина в дубленке. Она протянула Силантьеву смятый листок. Здесь оценочное число жертв, зажиганий и так далее.
Силантьев смотрел на листок. Все ждали.
— До ста человек жертв? — спросил он женщину. — Да ты с ума сошла! Они же перепугаются. Это в Москву надо сразу рапортовать.
— Мы писали приблизительно, — сказала женщина.
— Они тоже не лыком шиты. Если доложу, что сто смертельных случаев, они полезут смотреть. Сделаем так: жертвы есть, подсчитываются… Ладно, сделаю. Иванов!
Иванов — расплывшийся человек в потертом костюме, с золотым перстнем на безымянном пальце — отделился от стены.
— Рви в резиденцию. Чтобы обед был готов через два часа. Возьмешь «рафик» и трех милиционеров. Проверь, чтобы вокруг было спокойно. А вы работайте, товарищи, — обратился он к солдатам. — Чтобы через час, когда мы вернемся, все сверкало и работало — пусть товарищи из области видят, как у нас все поставлено.
— А если они меня спросят, сколько жертв? — спросила женщина.
— Санитарный врач доложит. Доложишь?
Шубин видел его раньше, тот был в кабинете Силантьева, когда он случайно подслушал их разговор.
— Я предпочту воздержаться от оценки, — сказал врач.
— Надеюсь, все запомнили эти мудрые слова?
По толпе, окружавшей Силантьева, прошел согласный гул.
— А ты, Шубин? — Шубин так и не понял, когда Силантьев разглядел и узнал его. Но разглядел раньше, не сейчас, потому что, произнеся последние слова он смотрел уже на дверь.
Шубину надо было молчать. Не только из-за опасения за себя — из интересов дела. От того, скажет или он сейчас что нибудь или не, ничего в поведении Силантьева не изменится. А Шубин сможет тихо выбраться из города. Хотя, может быть, он недооценивал Силантьева, и тот уже решил не выпускать его из города.