Весь Кир Булычев в одном томе
Шрифт:
3. Временно, вплоть до особого разрешения, прекратить посещение завода экскурсантами, а также запретить проникновение на территорию Предприятия представителей прессы, которые безответственными выступлениями могут дезориентировать общественность.
4. Принять к сведению постановление местной организации Предприятия об обращении к Главному управлению заводных игрушек Министерства местной промышленности о выделении дополнительных ассигнований на приведение в порядок заводской территории.
5. Строго указать всему личному составу Предприятия о недопустимости
6. Ходатайствовать перед соответствующими организациями социального обеспечения об установлении повышенной пенсии вдове сотрудника специализированной охраны Варнавского Г.Л., как погибшего при исполнении служебных обязанностей.
7. Отметить сборщика Васюнина Г.В. премией в объеме двухнедельного оклада.
8. Предоставить заместителю главного технолога Щукину Н.Р. внеочередной отпуск для лечения.
Директор завода заводных игрушек имени Фердинанда Лассаля».
Слышал?
Я решил не терять времени и поэтому, когда робот подкатился ко мне со щеткой в одной лапе и пылесосом в другой, сказал ему:
— Гладить брюки сегодня тоже не будем.
Робот остановился в тихом изумлении. Рушился мировой порядок. За шесть лет, что он трудился в моем доме, такого не случалось ни разу.
— А зубы чистить будете? — задал он мне дипломатический вопрос: видно, заподозрил, что я сошел с ума. Я раскусил его маленькую логическую хитрость и сказал:
— Зубы чистить буду.
Тут до робота дошло, что бывают ситуации, когда люди отказываются от обязательного ритуала. Этим — а именно свободой выбора — они и отличаются от мыслящих машин.
Тут включился видеофон. Звонили из Крыма. Любочка. Она три дня как улетела туда отдыхать.
— Николай! — закричала она. — Я всю ночь не спала. Ты слышал?
— Слышал, слышал.
— Я вылетаю на стратоплане, — сказала Любочка. — Но очень трудно с билетами. Черноморское побережье безлюдеет на глазах.
— Я понимаю, — сказал я. — Увидимся.
За эту минуту я успел натянуть самозастегивающиеся штаны, которые самозастегнулись чуть раньше, чем положено. Пришлось искать ключ от них, который робот сунул в коробку с ненужными полупроводниками.
Еще две минуты потеряно. И тут, как назло, посреди комнаты возникла голограмма Синюхина.
— Привет, Николай, — сказал Синюхин. — Я забыл код от входной двери. Не могу выйти.
— А зачем тебе выходить? Ты уже три года никуда не выходил.
— Ты с ума сошел! — закричал Синюхин, запуская пятерню в клочковатую бороду. — Разве ты не слышал?
— Подумай, — сказал я. — Может быть, с твоим здоровьем лучше не участвовать?
— Нет. Как только вспомню код — тут же на аэродром.
— Тогда попробуй слово «сезам», — сказал я.
— Сезам! — сказал Синюхин, глядя в угол моей комнаты. У него в Болшеве на том месте была входная дверь. — Сезам! —
Мы с роботом ждали.
Синюхин обернулся к нам.
— Открылась! — закричал он. — Она открылась.
— Тогда до встречи, — сказал я.
Синюхин сгинул.
— Проверь через центральный, — сказал я роботу.
— Авария на Трансплутоне, — сообщил робот. — Придется вам брать флаер.
— Теперь я сомневаюсь в твоих умственных способностях. Ты понимаешь, сколько туда на флаере?
— Тогда я в растерянности развожу руками.
Лифта, конечно, не было. Я побежал вниз, до восемьдесят шестого этажа, откуда ходит грузовой.
На площадке восемьдесят шестого стояла кучка людей. Они взволнованно переговаривались.
— Лифт давно был? — спросил я.
— Только что ушел, — сказала женщина со сто восьмого. — Очень большой наплыв желающих.
Я побежал вниз по лестнице.
Восемьдесят шесть пролетов — площадка, марш лестницы, широкое окно, марш лестницы, площадка, марш лестницы…
Этажей через сорок я утомился, встал у окна.
Надо было перевести дух.
За окном расстилался город. Острые шпили двухсотэтажных небоскребов пронзали облака и устремлялись к звездам, где-то в глубине, словно на дне пропасти, поблескивали огоньки уличных реклам, проносились пули городской антигравитационной надземки, а между пропастью и небом на той километровой высоте, где я переводил дыхание, деловитыми шмелями носились флаеры, размахивали крыльями любители птицелетной закалки и, струясь зеленой дискретной рекой между отвесами небоскребов, сверкала невесомая, уходящая к Туле надпись: «Храните деньги в сберегательной кассе».
Погоди, сказал я себе, мысленно отмечая закономерность в движении флаеров — большая часть их неслась к востоку, — а вдруг Миловидов починил свою ракету?
Я поднял руку, набрал на прикрепленном к кисти коммуникаторе номер мастерской Миловидова.
Тот, к счастью, сразу откликнулся.
— Миловидов, ты слышал? — спросил я.
— Коля, — ответил тот, сразу узнав меня. — По-моему, она полетит.
Миловидов — известный чудак, он уже третий год реставрирует межконтинентальную ракету, желая превратить ее в индивидуальное средство транспорта. Мало кто верил, что у Миловидова что-то получится, а сам он останется жив, если ракета все же взлетит.
Я пулей слетел с сорокового этажа, прыгнул на движущийся тротуар, подъехал к нише, в которой стояли общественные антигравитационные ранцы, стремглав натянул один на спину, включил, взмыл в воздух и взял курс на Ясенево, где живет Миловидов.
И, как назло, где-то над Бронной в воздухе прямо перед моим носом материализовалась тусклая голограмма Синюхина.
— Колечка, — сказал он вяло, — я очень устал. Еле тебя нашел. Ты не помнишь, каким словом открывается моя дверь?
Я даже не успел ответить — от неожиданности потерял высоту, чуть не врезался в летающее кафе-платформу, еле избежал столкновения с туристским автобусом, полным японцев, и врезался носом в стеклянную милицейскую будку.