Весь Виктор Телегин
Шрифт:
– Молчи ты. В ротик бы барыне засадить...
– мечтательно проговорил кузнец и вдруг вынул хуй из жопы кухарки. Елдак задрожал, исторгая на кухарку прозрачную молофью. Кузнец исторгался долго, рыча, как загнанный зверь. Молофья летела во все стороны, - на сено, вниз, на землю, но больше всего - на жопу Палаши.
– Какая ж ты скотина, кузнец, - ласково проговорила кухарка и, повернувшись, принялась слизывать остатки молофьи с елдака Ивана, на глазах уменьшающегося в размере.
– Саша!
– донеслось с улицы.
– Сашенька!
Христос оживил Лазаря...
Это звала няня.
Сашенька кубарем с сеновала. "Ох, стервец!" - перепугано вслед Палаша.
Через двор - к няне, Арине Родионовне.
– Нянечка, я тут!
– Где ты лазишь, Сашенька? Маменька проснутся, посадят на горох.
– Я на звезды смотрел, нянечка.
В это время с сеновала - покачиваясь от усталости - кузнец с кухаркой. У кухарки едва прикрыта тряпьем пиздень. Поодаль - с видом испуганным - Акулька.
Нянечка:
– Ну, на звезды, так на звезды. Пошли, Сашенька.
Сашенька засыпал, вспоминая, как ловко входил в Палашку и выходил из Палашки елдак кузнеца. Входил-выходил. Какой он огромный, толстый, - хуй у кузнеца! Вот бы Сашеньке такой!
Хуй. Х -у-й. Три буквы, как и в слове "Бог". От кого Сашенька впервые услыхал это короткое слово - хуй? От Семена, двенадцатилетнего сына дурака Олежки и малахольной девки Сметаны.
"Между ног у тебя хуй, - говорит Семен, почесывая оспину на лице.
– А у бабья между ног - пизда. Хуй надо засунуть в пизду и тогда будет хорошо"
"Хорошо?" - не понимает Сашенька, которому от роду еще шесть годочков.
"Да, - харкая на землю зеленым комком, говорит Семен.
– Хорошо - просто пиздец. Да ты че, дрочить что ль не пробовал?"
"Нет" - признался Сашенька.
"Ну, смотри"
Семен скидывает портки и принимается мусолить свой хуй. Сашенька пугается и убегает, а сейчас - во сне, сожалеет, что не увидел, как брызнула молофейка из хуя Семена.
Скоро он и сам научился дрочить, представляя почему-то голой - маменьку. Маменька не любила Сашеньку, наказывала за любую провинность, но она была красивая, красиво одевалась, и у нее была очень узкая талия. Сашенька не знал тогда, что маменька носила, как и все дворянки того времени, корсет. Когда Сашенька дрочил на маменьку, он представлял, как голая, с распущенными волосами, маменька садится у его изголовья и целует Сашеньку в лоб, и говорит, что любит его. Яйца Сашеньки сладко сводит и из хуя вытекает на простыню большая прозрачная капля.
"Маменька, Сашка опять рукоблудит!" - кричит братец. Поднимается суматоха, прибегает маменька и сильно - по щекам Сашеньку! "Не греши! Не греши! Не греши!".
А через неделю Акулька в пруду утопла. Полезла купаться в грязную воду, да и захлебнулась. "Сом утопил", - сказал папенька, вышедши покурить на балкон.
Черная от горя Палашка шла, голосила, на руках держа Акульку. Народу собралось! "Ведьма виновата!" - крикнул кто-то. Ведьма - это бабка Семениха, дом ее покосившийся на краю улицы стоит. Мужики да бабы - на край улицы! Впереди - кузнец, страшный, рожа перекошена.
– Выходи, ебаная!
– Пошли к черту на хуй!
Кузнец плечом
– Вставь ей, Ванек!
– толпа орет.
Кузнец портки - долой. А сам - зырк на балкон, где папенька с маменькой стоят. Хуй болтался - болтался, да и встал. Опять Сашенька подивился, позавидовал - какой огромный да ладный. Кузнец ведьму ебет, а сам на маменьку глядит. Маменька покраснела и ушла прочь с балкона, а папенька остался. Выеб кузнец ведьму, дал ей сапогом под дых. Захрипела старуха.
– На березку ее!
– крикнул кто-то по-петушиному.
А во дворике как раз две березки стоят, Сашенька под ними очень гулять любил. Два дюжих молодца вскарабкались на березки и - хоп!
– наклонили их. А тут уже у кого-то веревка в руках. Мигом прикрутили ведьму проклятую - правая нога - к одной березке, левая - к другой.
– Пущай!
Отпустили. Кровь - вниз, на людей. Купаются в ведьминой крови, радуются. Лобик утопленницы кровью намазали.
– Ничего Акулечка, - зашептала Палаша.
– Не сошло с рук ведьмине проклятой.
А Семениху березки надвое разорвали - аккурат по пизде.
Акульку покамест в старом сарае положили. Сашенька несколько раз до похорон ходил смотреть на нее. Синяя стала Акулька, страшная. Глаза выпученные, а руки холодные. Умерла Акулька. А вот у Сашеньки хуй теплый, живой и жизнь дает. Христос оживил Лазаря...
"А ну-ка, думает Сашенька, оживлю я Акульку".
Гадко было совать ему хуй в синюю акулькину пизду. Но - ради святого дела - сунул. Холодом его охватило, могилой. Страшно Сашеньке, зубы колотятся, да он не отступает - ебет мертвую Акульку. Закрыл глаза - представил маменьку, как её кузнец ебет. Интересно, у маменьки на пизде тоже волосы есть? И за щеку она елдак кузнеца так же, как Палашка, засовывать станет? Хуй Сашеньки согрелся и сладко задрожал.
Смотрит Сашенька на Акульку, а та лежит не шевелится, все такая же синяя и холодная, как была. Понял Сашенька - не возвращает хуй старую жизнь, а для того только Богом дан человеку, чтоб хорошо ему делать, и новую жизнь давать.
***
Москва пушкинских времен - это город деревянный, отсталый, униженный. Царь Петр раком поставил Москву, в особенности ее бородатых бояр, и долго ёб, усмехаясь в черный голландский ус. Когда в 12 году, при Наполеоне, чиркнул огнивом партизан Ерема, то и запылала белокаменная.
А столица империи - это Петербург, о нем только разговоры. "А слыхали, в Пемтембургу - то фонари газовые по всем улицам поставили?".
– Поедешь в Петербург, в лицей, - сообщил papa двенадцатилетнему Alexzander"у, - черноволосому, низкорослому подростку, со скошенным по-обезьяньи лбом и едва заметным подбородком. Кроме явной уродливости Alexzandr"а бросалась в глаза, заставляя выделить его из толпы - и непомерно большая для его возраста грушеобразная шишка, вырисовывающаяся под панталонами.