Весьёгонская волчица
Шрифт:
– Ну будут у нас волчатки-маслятки? – спрашивал её Егор, и волчица смотрела ему в глаза и жмурилась, как ласковая кошка.
Деревенские вновь переменились к Егору. Оборотень интересовал их своей таинственностью и жутью, но действительность оказалась куда интереснее. Надо же: волк приходит к волчице в деревню, как будто в лесу волчиц не хватает! Об этом судили на разные лады, одни говорили, что волк прибегал не по любовным делам, а по родственным, потому что это, наверное, сын волчицы; другие не соглашались с ними, говоря, что никакой это не сын, а самый настоящий полюбовник, только хитрован: разнюхал, что волчица привязана, вот и наладился, и правильно сделал – чего гоняться за какой-нибудь финтифлюшкой в лесу, когда эта от него никуда не убежит; третьи же заявляли,
Гошка регулярно оповещал Егора обо всяких изменениях в общественных мнениях, и, слушая кузнеца, Егор посмеивался про себя над горячностью деревенских гадателей. Он-то знал точно, зачем приходил волк, и не обвинял его ни в хитрости, ни в корысти. Егора занимало другое: он прикидывал, как поведёт себя волк дальше. По всем законам он должен был держаться теперь поблизости, и это тревожило Егора. Пусть держится, где хочет, а вот что он жрать будет? Наверняка начнёт по дворам шарить, и тогда все шишки на Егора посыплются. Скажут: заварил кашу, давай сам и расхлёбывай. А как её расхлебаешь? Разве что выведать, где держится волк, и попробовать турнуть его оттуда.
Ничего другого не оставалось, и в субботу Егор с вечера приготовил лыжи, набил патронташ патронами и впервые за весь год осмотрел и вычистил ружьё.
Жена, увидев его приготовления, прямо-таки изумилась:
– Ты никак на охоту, Егор?!
– Сразу уж и на охоту! Пойду завтра проветрюсь, а то закис весь.
– Проветрюсь! А ружьё-то зачем?
– Так в лес же собираюсь, мало ли что?!
Егор видел, что жена не очень-то верит ему, но рассказывать о своей выдумке не стал. Заикнись, что собрался волка пугнуть, жена скажет: ну вот, опять за своё взялся и снова начнутся всякие упрёки. Лучше уж всё потихоньку сделать.
Искать без всякой разведки одного-единственного волка, когда кругом лес, – дохлое дело, но Егор рассудил, что необязательно обшаривать всю округу. Волка видели возле бани, вот с этой стороны и надо начать. Места эти волку знакомы, здесь он гнал в тот раз Дымка на засаду, здесь, может быть, дожидался волчицу, когда она приходила под окна; где-нибудь поблизости волк мог обосноваться и сейчас.
И чутьё не обмануло Егора: стоило ему немного отойти от бани, как он наткнулся на волчьи следы. Они вели через луг к лесу, и Егор пошёл по ним, чувствуя, как в нём просыпается охотничий азарт. Словно бы он и не сидел весь год дома, а только вчера вернулся из леса и вот идёт снова. Похрустывал под лыжами сухой февральский снег, морозный ветерок знакомо обжигал лицо, и Егору казалось, что он идёт по следу не одного волка, а всей болотной стаи, что волчица не сидит сейчас на цепи, а где-нибудь на лёжке ждёт наступления ночи и встреча с ней ещё впереди.
След вёл всё глубже и глубже в лес, идти по нему и дальше было пустой тратой времени, и Егор решил сделать то, что всегда делают охотники, когда хотят узнать, там ли зверь, где они думают, или уже давно ушёл. А для этого следовало обрезать круг, то есть, взяв вправо или влево от следа, описать большую окружность и определить, пересёк её след зверя или остался внутри. Пересёк – начинай всё сначала, увеличивай окружность, нет – зверь находится в круге.
Нелёгкое это дело – идти по целине и двадцать и тридцать километров, смотря по тому, как далеко ушёл зверь, но Егор надеялся, что его расчёты верны, и волк не станет забираться в самую глушь. Всё же круг получился немалым: когда Егор вернулся на то место, откуда начал, солнце заметно передвинулось по небу. Но это уже не заботило Егора. Волчий след нигде не вышел за окружность, волк был внутри, и оставалось нагнать на него страху.
Достав из-за спины ружьё, Егор двинулся внутрь круга и начал палить в белый свет как в копеечку. Он знал, что других людей в лесу нет, но всё равно стрелял поверху, и картечь, смачно срезая ветки, усиливала производимый шум, что и нужно было Егору. Никакой волк не мог устоять под таким напором, и, расстреляв весь патронташ, Егор посчитал дело сделанным. Пусть этот умник катится теперь куда подальше,
Егор вынул из стволов гильзы и наконец-то остановился и огляделся. Разазартившись стрельбой, он перестал замечать куда идёт, палил, и всё тут, лишь бы навести побольше треска, и теперь увидел, что набрёл на гарь. Место это было знакомо Егору, но раньше он не любил заходить сюда, где мёртвые деревья стояли, как кресты на кладбище, навевая беспокойство и тоску. И вот не хотел, да занесло.
Впереди виднелась поляна, и Егор пошёл сквозь кусты к ней. Хотелось посидеть и покурить, а то как вышел из дома, так ни разу табачком и не захватился.
Выйдя на поляну, Егор подивился её виду: на ней не росло ни деревца, ни кустика, лишь посерёдке торчал занесённый снегом пень. И то хорошо, подумал Егор, хоть есть где посидеть. Не сметая снег, Егор сел на пень и свернул цигарку. Целый день на воздухе, да не курил с утра – от первой же затяжки у Егора закружилась голова как от вина. Но это опьянение быстро прошло, и Егор, утолив табачный голод, стал с интересом разглядывать поляну. Она была, ей-богу, чудная – вся голая, как будто кто-то нарочно свёл на ней кусты и деревья, оставив неизвестно зачем торчащий, как пуп, пень. Неужели здесь и не росло ничего? А пень, пень-то от чего-то остался? Интересно, от чего?
Егор встал и варежкой очистил пень от снега. Осина. Лет полета, видать, простояла, сердцевина-то чёрная вся, сгнила.
И тут Егора словно толкнули. Из дальних далей памяти выплыло зыбкое, ускользающее воспоминание о какой-то поляне, каком-то пне и о чём-то другом, что то ли уже было или чему только предстояло быть. Но что, что же такое было? Где и когда? С какой такой стати втемяшилось, что видел и эту поляну, и этот пень? Силясь понять, почему какая-то поляна является знакомой, Егор перебирал в уме все известные ему места, которые хоть как-то подходили бы к этому, но ничего похожего не вспомнил. Но ведь с чего-то пошла эта блажь? Не мог же он ни с того, ни с сего признать поляну, на которой ни разу не был! Погоди-ка, погоди-ка… Пень! Точно, пень. Осиновый. Да провалиться на месте, если он придумал его! Был пень, был! Вспомнить только…
Но вспомнить не удавалось. Мелькнувший было просвет в памяти загораживало, как загораживает глаза отведённая в сторону ветка, стоит лишь отпустить руку.
Занятый своими мыслями, Егор перестал глядеть по сторонам, а когда вновь посмотрел, увидел, что всё вокруг странным образом переменилось. И даже не сумерки, а какая-то непонятно серо-белая мгла, клубящаяся среди кустов и деревьев наподобие не то дыма, не то неведомо откуда взявшегося тумана.
Чудеса, подумал Егор. Только и успел, что покурить, а оказывается, просидел незнамо сколько – того и гляди стемнеет. Снег, что ли будет? Небо-то вон, как раз в снегу, да и голова какая-то не своя. Надо к дому двигать, а то жена опять переживать будет.
Егор поднялся с пня, но тут же снова сел, как бы придавленный какой-то силой. Враз отяжелели ноги и руки, сознание сковало непонятное оцепенение. Безвольный и неподвижный, Егор был как в летаргии, одинаково не способный ни пошевелится, ни произнести хотя бы слово и в то же время слышавший и видевший всё.
Но если слух не улавливал ничего, кроме привычных звуков леса, то необычайно обострившийся взгляд внезапно различил в не столь уж отдалённой перспективе нечто, что вызвало у Егора волну панического страха, горячо прилившую к ногам и животу. Этот страх был вызван появлением среди клубящейся серой мглы некоего, пока бесформенного, порождения, которое было, несомненно, косным, хотя и двигалось. По мере приближения оно хаотически меняло свой облик, то странно вспучиваясь, то сжимаясь, и наконец приобрело хотя и расплывчатые, но узнаваемые образы – заполняя собой всю поляну, из леса замедленно и беззвучно не то чтобы выбежала, а скорее выскользнула огромная стая волков. Обтекая пень, на котором сидел Егор, звери разделились на два потока, и он увидел, что их тела сплошь покрыты кровавыми язвами. Они обезображивали груди, бока и головы волков, и Егор без труда признал в этих язвах ружейные раны.