Веселая дорога
Шрифт:
Когда Сашка падал, врать нечего, я испугался. Но когда, после искусственного дыхания, он сел и затряс головой, как собака после купания, тут я, не знаю почему, начал смеяться.
Это был прямо-таки идиотский смех. Чем больше я пытался остановиться, тем сильнее смеялся. Даже икать начал. Ребята смотрели на меня, как на сумасшедшего. Наверное, в этот момент я, действительно, был не в себе. Федор зашипел на меня!
— Это тебе надо было стоять на верху пирамиды, а не Сашке. Он из-за тебя чуть не разбился,
— Ничего, ребята, — сказал Сашка. — Все в порядке. Мы сейчас еще несколько раз повторим. Только пусть нижние покрепче держатся друг за дружку. Если не сорвемся, на следующей тренировке можно Тимку наверх ставить.
И ребята снова начали строить пирамиду. Только теперь я не пошел в зал, а остался на сцене. У меня было такое состояние, как будто я не смеялся только что, а плакал. Я все время наблюдал за Сашкой, чтобы в случае падения успеть прийти к нему на помощь.
Но пирамида у ребят получалась хорошо, и моя помощь Сашке не потребовалась.
Наконец-то и на мою долю выпало счастье!
Я уже говорил, что если на наш класс нападает мода, то пиши пропало — все перезаразятся. Так вышло и с буксированием по физкультуре.
Сначала ребята не давали покоя только мне одному. На перемене кто-нибудь из них незаметно подкрадывался, делал вид, что в руках у него иголка и — тык меня в бок! Я, конечно, подпрыгивал, как очумелый, потому что Сашка успел здорово натренировать во мне рефлекс на иголку. Мои прыжки выглядели ужасно глупо, но ребятам они почему-то нравились.
Потом пошла мода тренировать по Сашкиной системе друг друга на уроках.
Со стороны посмотреть — это сплошная комедия, когда полкласса держится в упоре на руках. Учителям ничего не видно. Им кажется, что все сидят нормально. А на самом деле ребята чуть не лопаются от натуги.
В общем, учиться стало веселее.
Сегодня на первом уроке Федор без зазрения совести допекал иголкой Таньку. К концу урока он довел ее до такой степени, что еще немного — и Танька разревелась бы. Сашка все видел и, по-моему, переживал за Таньку. Тут врать нечего, у нас все знают, что Сашка неравнодушен к Таньке. Только заступиться за Таньку в открытую Сашка не мог. Если бы он это сделал, то полностью разоблачил бы себя и опозорился на всю жизнь. Поэтому Сашке оставалось одно — молча злиться на Федора.
Я посочувствовал Сашке. Я знаю, что такое любовь. Потому что сам в молодости, еще в детском саду, любил одну девочку — у нее была пропасть заводных игрушек. Но потом все игрушки поломались, и эта глупость у меня прошла насовсем.
На перемене Сашка не погнал меня, как обычно, в спортивный зал на подтягивание. Он отозвал Таньку к окошку в коридоре, и они там прошушукались о чем-то до самого звонка.
Лично я человек не любопытный. Просто как-то нечаянно получилось, что я несколько раз прошел мимо Таньки и Сашки и услышал, как Танька пригрозила:
— Ну, Федор, погоди!
— Главное, не давай ему передышки, — посоветовал Сашка.
Следующим уроком была география. Нину Петровну, нашу географичку, мы уважаем. Географию она знает, как свои пять пальцев. На ее уроках интересно — кажется, что не в классе сидишь, а совершаешь кругосветное путешествие.
И вот урок начался. Мы сели. И Федор сел Только он не просто сел. Он как сел, так сразу заорал благим матом: «А-а-а!» И так подскочил, что парта вместе Танькой подпрыгнула вслед за ним.
— Что с тобой? — спросила Нина Петровна.
— Та-та-та… — сказал Федор.
Тут я подумал: «Если сейчас Федор нажалуется ш Таньку, ом мне больше не друг. Пусть с таким доносчиком, кто хочет, тот дружит, только не я».
— Та-та… — снова затянул Федор. Потом, наконец, выговорил: — Тарантул!
Мы так и повалились на парты. Нина Петровна спросила:
— Какой тарантул?
— Обыкновенный, — ответил Федор. — Мне почудилось, что он под партой сидит. Здоровенный! Жало у него — во какое!
— Хватит дурачиться, — сказала Нина Петровна, — садись.
А Федор отодвинулся от парты и попросил:
— Можно я постою?
— Чепуха какая-то! Зачем тебе стоять? — пожала плечами Нина Петровна.
— Знаете, — оправдался Федор, — тарантул — это само собою. А мне для похудения надо стоять. Это не сам я выдумал, мне Зоя Сергеевна, врач, прописала.
Нина Петровна все-таки заподозрила неладное, потому что и раньше у нас кто-нибудь подскакивал и вскрикивал от укола иголкой. Только не так сильно.
— Ну, если тебе врач прописала стояние — это другое дело, — согласилась она. — Только стоять ты будешь не здесь, а за дверью, в коридоре.
Для нашего класса, самого дисциплинированного в школе, удаление с урока — настоящее происшествие. Поэтому Федор сразу заважничал. Он надулся как индюк и не пошел, а прямо-таки поплыл из класса в коридор.
Но если серьезно разобраться, Федор зря нос задирает. Никакой заслуги в том, что его выставили из класса, у Федора нет. Это Танькина заслуга. Молодец, что не дала ему спуску!
В коридоре Федор попался на глаза Михаилу Ивановичу и, конечно, во всем ему признался. Но особенно обвинять Федора нельзя. Михаилу Ивановичу не очень-то наврешь. Он насквозь всех видит, даже меня.
Михаил Иванович велел нам задержаться после уроков и объявил, что у нас будет внеочередное собрание по поводу случая с Федором. Мы ждали собрания без всякой охоты, потому что не знали, куда повернет Михаил Иванович эту историю с Федором и с иголками.
А Михаил Иванович безо всяких подвохов сказал: