Весёлые и грустные истории из жизни Карамана Кантеладзе
Шрифт:
— И чего это народ из-за хлеба так с ума сходит? — спросил я у какого-то мужчины.
— Не хлеб это, а лекарство, — ответил мне тот.
Я ничего не понял и обратился к другому. Этот тоже пробормотал что-то невразумительное и, досадливо отмахнувшись от меня, устремился в толпу.
Такая неопределённость ещё больше разожгла моё любопытство, и я обратился к стоявшему в стороне старикашке на костылях:
— Не скажете, дяденька, что здесь происходит?
— Слух такой, племянничек, прошёл, будто печёт Арчил такие хлеба, что
Я тоже пожал плечами. Вот здорово! Если хлеб из грузинского тонэ станет источником бессмертия, а каждый грузин бессмертен, тогда полмира бессмертным будет. Доброго человека мы нашим хлебом накормим, а злого… зло вообще исчезнет, умрёт оно с голоду!
— Правда, что здесь раздают лекарство бессмертия? — спросил я ещё у одного.
Тот лишь свирепо посмотрел на меня, нашёлся, мол, ещё здесь Фома-неверующий. Ничего не добившись толком, я повернул к базару, а дела Арчиловой лавки так и остались для меня загадкой…
Смешно, конечно, ходить на базар, когда в кармане твоём даже сироты-гроша не завалялось, да что поделаешь, плачет, стонет пустой желудок. Брожу я в надежде встретить кого-нибудь из наших, сакиварских, может, одолжат монетку-две, а колени у меня от голода, как зубы у старухи, подкашиваются… Но никого не встретил.
Около базара заметил что-то похожее на огромный гриб, люди облепили его, как мухи. Наверное, что-нибудь интересное: дай, думаю, подойду, душу отведу… Лодки плывут без воды, скачут в воздухе кони, парят окаменелые, со сложенными крыльями, лебеди. На конях — мальчишки, в лодках — взрослые с детьми на руках…
Это была карусель. Её окружала проволочная ограда с узкой маленькой дверкой. Когда я подошёл, карусель остановилась и поднялся невероятный шум, потому что дети стали соскакивать вниз. Их никто не сгонял, они сами послушно ушли, а их место заняли другие.
И карусель снова завертелась, снова поплыли в воздухе кони, лодки без весел и белокрылые лебеди.
Эх! Если бы у меня в детстве такое было! Влез бы я на коня, и попробуй кто-нибудь меня сбросить! Но откуда у деревенского мальчишки такое счастье?.. Хотя, впрочем, деревянная лошадка не хуже такого вот коняги, она-то на земле всеми четырьмя ногами стоит и так вот всё время на одном месте не кружится в воздухе, а ведь вы не хуже меня знаете, что горе тому, кто оторвался от земли и висит в воздухе.
— Ты чего это, парень, рот разинул? Хочешь разок полетать? Прокачу со свистом, с полным твоим удовольствием, — крикнул мне стоящий внутри ограды мужчина с лихо закрученными усами.
— И-и! — беспечно махнул я рукой, — этот зуб я давненько выдернул!
— Ты что, из деревни, что ль?
— А что, разве не похоже?
— Да по одежде как будто нет, а вот рожа — явно деревенская. На заработки приехал?
— Ремеслу
— Ну и что же?
— Ещё не выбрал.
— В подёнщики возьму, хочешь?
— А что мне здесь делать? Этих вот каменных коней седлать, что ли?
— Видишь вон того человека? — он указал на крышу карусели.
— А чем этот дяденька занимается?
Как чем, не видишь разве, карусель крутит.
До сих пор мне казалось, что кружилась она сама собою.
С завтрашнего дня он уходит. Так что соглашайся в обиде не останешься, жалованье хорошее положу, да и работа несложная. Ну надумал? А то я на обед спешу, если да, пойдём со мною, там ещё потолкуем, думаю, договоримся.
При упоминании об обеде я уже не мог отказаться. Мы зашли в базарный духан, хозяин спросил горяченького. Поели, распили кувшинчик вина и ударили по рукам. Отобедав, я тут же принялся за работу, залез под самую шапку карусели. Налёг. Прежний крутильщик тут же рядом стоял. Сначала было трудно, я сделал усилие, она заскрипела, затрещала, как немазанная арба, и пошло… Хозяин дал знак, останови, мол, время уже. Я налёг на ось и давай!..
— Нравится? — спросил меня Артём, так звали хозяина.
Главное было, конечно, не в том, нравится ли это или нет. Где я ещё мог найти работу?!
— Девятая часть выручки твоя, согласен?
Я согласился.
Месяц без отдыха крутил карусель и не уставал. Не знаю, платил ли мне Артём действительно девятую часть выручки, я не проверял, но на вырученные деньги купил себе чоху-архалук, крепкие солдатские сапоги, и, простите за откровенность, исподние.
Ел до отвала и не одну чарку вина выпил. И гроши у меня завелись. Правда, с утра до позднего вечера я работал, но работа была выгодная, и я не ленился.
Ночевал в палатке, рядом с каруселью. Артём тоже. Жили мы беспечно, охотников покружиться не переводилось, пот с моего лба стекал серебряными грошами, что сыпались вокруг карусельной оси, а я загребал их горстями и запихивал в карманы новых штанов. Я так привык вертеть карусель, что крутил её даже в дождь, когда детей и в помине не было.
Тоскливо мне становилось, вот и крутил, чтобы развеять печаль.
В жаркий полдень Артём стащил с карусели двух мальчишек:
— Ну-ка марш отсюда! На дармовщинку у меня не покатаешься. Выкладывайте денежки!
Мальчишки принялись шарить в карманах с таким усердием, будто у них и вправду там что-то лежало, а в глазах их я увидел такую печаль, что сердце моё больно сжалось и слёзы вот-вот готовы были брызнуть из глаз. Но слёзы я спрятал, а им бросил немного мелочи:
— Пусть будет вам даром пешкеш! Я ведь тоже был когда-то ребёнком!
Глаза у них заблестели, они протянули Артёму деньги и весело вскочили на коней. Ох, как они были счастливы! Все махали мне руками и улыбались; а когда я остановил карусель, они предложили заменить меня: ты уж отдохни, мы покрутим.