Весёлые и грустные истории из жизни Карамана Кантеладзе
Шрифт:
Часть первая
Жизнь уходит, жизнь приходит
Запоздалое рождение и жалобы виновника торжества
Да, дорогие, ваша правда, имя моё, пожалуй, стоит целой жизни: Ка-ра-ман! Хотя, что уж тут говорить, — человек украшает имя, а не имя человека!.. Верно и то, что прозвищ у меня великое множество: чего-чего, а этого богатства мне не занимать! Впрочем, на земле, наверное, не найдётся человека, которого бы его близкие
— Эй, вы, там! Сами вы наоборот родились! Ну и что ж, что я не головой вылез на божий свет? Лучше-ка ответьте мне, разве кто-нибудь ходит головой по земле? А? То-то же! Вверх ногами! Вот и перестаньте болтать!
После этого все словно языки проглотили! И вокруг меня тишь да гладь. Надоедливые сверчки — и те притаились. А я тут обрадовался и ещё больше взъерепенился:
— Запомните, братцы, я прыгнул на землю ножками да так и проходил по ней всю жизнь, намотайте себе это на ус! — И всё!
Ни одна живая душа не говорила мне больше об этом. Ну, а насчёт ножек, сами понимаете, сболтнул я ради красного словца. Дело в том, что две бабки-повитухи с трудом выволокли меня на свет. Оказывается, моя матушка девять лет не могла родить ребёнка, а дед Нико изгрыз с горя девять превосходнейших кальянов: как же — семейный очаг остывает!
И наконец случилось чудо: надежда и радость семьи росли вместе с животом матери, а вскоре родители забрали её к себе домой рожать. К исходу девятого месяца, это было в конце августа, под нашим раскидистым орехом был накрыт пышный стол. За ним собрались дед Нико, мой отец Амброла, бабка Гванца и дядя Пиран; сидят они так, угощаются разными яствами и ждут вестника радости. Тамада уже из кожи вон вылез, а того всё нет и нет. Ради такого праздника в погребе открыли непочатый чан, но ему долго пришлось стоять с разинутым ртом в ожидании своего часа.
Все уже устали глядеть на дорогу. Бабка Гванца каждый день с раннего утра пекла пироги и каду, варила ветчину и держала наготове в курятнике цыплят. Но весь урожайный месяц моим дорогим родственникам пришлось-таки провести под орехом. Постепенно деревья потеряли листья, а солнце тепло, пошли дожди, и стол перенесли на балкон. А вскоре совсем похолодало, стол внесли в комнату и поставили возле огня, а гонца всё нет. У отца моего лопнуло терпение, он, грешным делом, подумал, не обманула ли его жена. Засунув за пояс длинный кинжал с чёрной рукояткой, отец вскочил на жеребца и отправился к тестю.
Привязал жеребца к забору, а сам тихонечко подкрался к дверям: оттуда слышался тихий стон. Лицо его прояснилось, он заулыбался и подумал: хорошо, удачно попал: вот-вот разрешится! Ошалев от радости, отец с шумом распахнул дверь, но… Не тут-то было! Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Смотрит — отяжелевшая супруга его важно восседает на старой тахте, тёща преспокойно шерсть чешет, а тесть прикорнул у камина и мирно посапывает. Старик, оказывается, приболел и оттого постанывал во сне. Всё стало понятно отцу, и он, начав было не на шутку тревожиться, успокоился и уехал домой.
Конечно, я немного запоздал со своим рождением, и родителям моим пришлось повременить с крестинами, но, клянусь вам, медлительность и степенность, свойственные рачинцу, здесь ни при чём. Родители во всём виноваты. Случилось так, что тем летом сосед наш заколол буйвола. Отец взял да и приволок домой огромный кусок мяса, а матушка поспешила его отведать. А если женщина на сносях ест буйволиное мясо да ещё досыта, до отвала — что из этого получается вы сами знаете: с родами она не торопится. Как видите, лишь одному легкомыслию своих родителей обязан я тем, что запоздал с рождением на целых три месяца и вместо отпущенных мне девяти пробыл в чреве своей родительницы, как и положено буйволёнку, добрых двенадцать. А матушкино обжорство привело к тому, что с самого же начала я заимел присущие воловьему роду качества: такие, как терпеливость и неповоротливость.
Девочка, созданная богом, и вылупившийся из яйца мальчик
Когда мне исполнилось шесть лет, я стал уже что-то соображать и однажды спросил отца:
— Па, откуда я появился?
«Па» чесанул себе затылок, сморщил лоб и ласково ущипнул меня:
— Откуда? Да оттуда… Откуда все остальные, проказник ты этакий!
— Откуда это «оттуда»? — не унимался я. — Скажи, а если не скажешь, то…
Я вспомнил, что отец не разрешал мне ложиться в его постель — я всегда спал с дядей, — и выпалил:
— Вот, возьму и лягу в твою кровать и больше оттуда не встану.
Это несколько озадачило его, он снова почесал голову и промямлил:
— Откуда ты появился?.. Э-э-э… как там его…
В это время взгляд его упал на пёстрый хурджин, который накануне мой дед, возвратившись с базара, запихнул под топчан.
И, обрадовавшись, отец воскликнул:
— Я тебя в городишке Они на ярмарке купил и принёс домой в этом хурджине!
— Вроде того как дед вчера белого гуся?
— Во, во!
— А голова моя тоже торчала из хурджина?
— Голова? Гм!.. Да, кажется, торчала.
Я заметил в голосе отца некоторую растерянность, и это меня насторожило. Поэтому на второй день я пристал уже к матери:
— Мамочка, как я появился на свет?
Мать чмокнула меня в лоб и тут же, не раздумывая, сказала:
— С неба ангелы принесли, лапочка.
— А папа сказал, что меня на ярмарке в Они купили?! — удивился я.
— Вот именно! — не растерялась мама. — Когда ангел пролетал над Они, ты, оказывается, сидел у него на правом крылышке. Ну, а ты ведь с самого начала был шалунишкой: увидел на базаре румяные яблочки и свалился на них. А тут тебя лавочник — хвать и подобрал. Но у него дома было уже двое таких ребят, вот он тебя и продал за золотой рубль.
Это тоже показалось мне подозрительным.
Тогда я решил обо всём расспросить деда.
— В поле нашли, — сказал дед. — Во время пахоты увидели тебя, ты сидел на бугорочке, я тебя сразу и схватил. Кто же отпустил бы такого мальчика!
А бабка сказала:
— Тебя нашли в гнезде у орла.
— А как я туда попал?
— Э-э… из яйца вылупился.
— Как цыплёнок?
— Нет. Цыплёнок вылупился, а ты вслед за ним погнался и схватил его за ножку, вот!
— А-а!
Дядя Пиран сказал: