Весёлые и грустные истории из жизни Карамана Кантеладзе
Шрифт:
Мгновение он хмурился, но потом лоб его разгладился и на губах появилась улыбка.
— Пойдёт!
Когда я собрался уходить, он остановил меня и прошептал:
— Только смотри, осторожней, чтобы сторож тебя не сцапал, не то плохо придётся.
— Какой ещё сторож? — удивился я. — У нас в Сакиваре ничего подобного и в помине нет.
— То-то и видно, что деревенский ты.
— А что?
— В городе на всё есть сторож.
— И для чего? Разве мёртвого украдёт кто?
— Мёртвого, конечно, нет, а вот на шмотки его, на это всегда
— И что потом?.. Грабят мёртвого?!
— Да, в последнее время такое частенько случается. Живых, видно, им мало.
— А что можно украсть у покойника?
— Да что угодно: часы, серьги, булавки, бриллиантовые кольца, пояса серебряные, у некоторых даже зубы золотые вырывают, поэтому я всегда говорю, не следует вставлять золотых зубов, не то как помрёшь, ограбят непременно.
— Ой, мамочки! Что слышат мои уши!
— Некоторые, сказывают, и одежду снимают с покойника…
— Истинно, истинно, поэтому-то, вероятно, перед погребением одежду умершего ножницами изрезают на мелкие кусочки.
— Может быть, так, но ведь обычай резать одежду существовал ещё задолго до того как стали грабить могилы…
— А что с той одеждой делают?
— Мало ли что, на базаре продают.
С ужасом уставился я на свой пиджак, и тут же почудилось мне, будто в нос ударил тяжёлый сладковатый запах. Ледяная дрожь пробежала по всему телу, — пиджак я купил на базаре пару дней назад.
Кое-как очнувшись от полуобморочного состояния, я покинул подвал цветочника, чтобы, не дай бог, не услышать ещё чего-нибудь похуже. Но выйдя на улицу, я не избавился от страха: мысль о пиджаке, снятом с мертвеца и проданном мне, неотвязно сверлила мозги, а от кажущегося ужасного запаха кружилась голова.
Придя домой, я тотчас же скинул пиджак и повесил его на гвоздик рядом, шагнул к тахте, улёгся. В комнате было очень тихо, и мне снова стало страшно. Теперь мне чудилась другая картина — будто пиджак этот надет на человеческий скелет. Ведь правда это страшно? Можете себе представить, как перетрусил я! У меня чуть язык не отнялся от ужаса, потом я взял себя в руки и немного успокоился, схватил проклятый пиджак и вышвырнул его на галерею. В ту ночь я так и не заснул: мне всё чудилось, будто скелет маячит там, на галерее, и всё время молит впустить его в комнату погреться. Стоило сомкнуть глаза, как начинало казаться, что он открывает дверь, заходит в комнату и что-то беззвучно говорит. Наконец я понял: ему холодно, и он требует назад свой пиджак.
Едва дождавшись рассвета, помчался я на базар и продал пиджак за бесценок. В этот день я, конечно, не рискнул выйти на охоту за венками; но на следующую ночь превозмог себя, и улов был богатый — приволок цветочнику целых девять венков.
Вот каков город! В деревне такого не сделаешь. В деревне на кладбище венки телята поедают.
Итак, днём я зарабатывал на келехах, а ночью охотился за венками. Оба мы были с барышом: и я, и цветочник.
И вот
— Как поживаешь, негодник?
— По-старому…
— Опять лопатой деньги загребаешь?
— Угу.
— Ну и тёплое местечко ты нашёл, ей-богу, опять карусель вертишь?
Я утвердительно кивнул головой, не признаваться же в том, что ворую венки на кладбище.
— А ты?
— Я-то, я грузчиком нанялся.
— Ишь ты, а вырядился, словно князь, кинжала да серебряного пояса только и не хватает.
— Прикажешь в лохмотьях ходить?!
— Как у тебя с зубами?
— Хи, хи, хи, растут, кроме тех, у меня ещё и двух передних недостаёт.
— В драке их тебе выбили?
— Нет, что ты, лекарь вырвал, — он скривил рот наподобие улыбки.
— Ты что же, олух, здоровые зубы вырвал?!
— Мне показалось, что они начали портиться, а ведь говорят, что оставлять во рту гнилые зубы негоже.
— Идиот несчастный, не мог заодно с зубами вырвать свой паршивый язык?
— Пожалей себя-то, братишечка. Если бы я его вырвал, твой тоже бы друга лишился, — не растерялся молодой куртанщик.
В ту ночь, разумеется, на кладбище я не пошёл. Притащил из соседнего духана много всякой еды, и мы с другом кутнули на славу.
Утром, растягивая в улыбке беззубый рот, Кечо сказал мне:
— Знаю, друг, денег у тебя полны карманы, лопатой их загребаешь, сделай милость, одолжи немного, за мною не пропадёт.
— Зачем тебе?
— Нужно. Понимаешь какое дело — чоху эту я в долг взял, да и папаху тоже. И на кое-что другое мне гроши нужны. Я ведь теперь как-никак жених, — Кечошка так осклабился, что сразу стали видны все двадцать шесть оставшихся зубов.
Пожалел я о том, что расхвастался накануне, да поздно было.
— Ты часом не золотые ли зубы вставлять собираешься?
— А что, разве мне не пойдёт? — рассмеялся Кечука.
— Как же, как же, покойный дед твой только золотыми зубами и уминал хрустящие мчади. А ты разве от него отстать можешь?
— Тебе что, парень, денег жалко стало? Ты не бойся, я в срок верну. Ведь не отнимаю, взаймы прошу. Да и тебе от этого одна польза будет, я тебя, транжиру знаю, у тебя они как вода, утекут, а я сохраню в целости… Ну не трясись, не бойся, хочешь вексель выдам?
— Скажешь тоже, вексель!
— Сколько даёшь?
Прихвастнул я, конечно, зря, но известное дело — язык без костей:
— Денег я лопатой не загребал, но кое-что у меня скопилось.
Я достал привезённый из дому кисет и отсчитал Кечошке сто рублей.
В конце недели он снова наведался ко мне. Посмотрел на меня да так рот и разинул, что мне показалось — потроха стали видны, но вместо потрохов я увидел ослепительно сверкающие золотые зубы, даже зажмурился, так они блестели.
— Кечошка, паршивец, что это?