Веселые ребята
Шрифт:
— Хорошо тебе, хорошо? — страстно спросила Стеллочка у дочки.
— О, да! — порывисто ответила дочка, прижимаясь к матери. — Да! Очень!
— Ну, пойдем посмотрим, что мы тебе привезли, — чудесным басом вздохнул гинеколог и вытащил из машины тяжеленный портфель. — Тут много всего, будешь угощать подружек.
— Пусть сама ест, — с быстрой ненавистью отозвалась Марь Иванна. — Вы прям как вчера родились, Леонид Михалыч! У подружек свое, у нее свое! С рынка ведь небось привезли? Сотню ведь небось на рынке оставили? А то я не знаю!
— Ах, не надо, не надо жадничать, Марь Иванна! — пропела Стеллочка. — Пусть
Орлов, в чистой белой футболке, загорелый, с мощными плечами, стоял рядом со своей палаткой и, посмеиваясь, черными, тяжелыми глазами наблюдал, как его маленькая любовница играет в послушную девочку. В сопровождении Марь Иванны, на ходу снявшей фартук и обеими ладонями торопливо пригладившей волоски на затылке, семейство отошло в сторонку и живописно расселось на поваленной русской березе. Гинеколог расстегнул портфель, Стеллочка расстелила на шелковистом березовом теле две ярко-красные гаванские салфетки. Из портфеля поплыли размокшие газетные кульки с кровавыми подтеками: клубника, смородина красная, смородина черная, помидоры, абрикосы, за ними в отдельной коробочке миндальные пирожные из ресторана «Прага», потом пакет рассыпчатого творога. На твороге Марь Иванна всполошилась:
— Это все надо прямо сейчас и съесть! Слышишь, Наталья! А то испортится! Сейчас сахарком посыпем и чтоб при нас съела! А то куда ж я это дену, денег-то одних пошло, Господи ты мой, Боженька, Пресвятая Царица Небесная!
Чернецкая откусила кусочек миндального пирожного, взяла в рот одну смородинку и тут же выплюнула.
— Ай! — закричала Марь Иванна так, что два старых ворона, испуганные ее криком, сорвались с дерева и полетели прочь, тяжело хлопая утомившимися за триста лет крыльями. — Ай! Наташа! Да куда ж ты ее в рот-то, немытую! Да там от этих узбеков грязи-то понасыпалось! На рынке-то! В пяти водах не отмоешь! Дай я побегу помою!
— Не надо, — побледнев, сказала любимый ребенок Чернецкая, — мне не хочется. Сама ешь, Марь Иванна.
Стеллочка переглянулась с гинекологом.
— Вас здесь что, миндальными пирожными кормят? — пошутил гинеколог. — Что-то не похоже.
При слове «кормят» Чернецкая побледнела еще больше и обеими руками оттолкнула окровавленные кульки.
— Ты нездорова? — встревожилась Стеллочка и горячую руку с твердыми малиновыми лепестками положила на кругленький дочкин лобик.
— Здорова, — тихо ответила дочка и оттопырила губы. — Меня тошнит.
— Это от воды! — заорала Марь Иванна. — Вода здесь гнилая! Меня самую, веришь, Стеллочка, самую меня выворачивает! Начнешь вот чай пить, и не идет! Всю мою унутренность обратно тянет! Так меня рвать и тянет!
— Горлышко не болит у тебя? — пела Стеллочка. — Горлышко?
— Да какое горлышко! — Марь Иванна изо всех сил всплеснула красными от непосильного труда руками. — Я говорила: ни к чему нам этот лагерь, справку взять, и отпустят! А вы свое: пущай с детями играет, пущай как все растет! Вот и доигралась с детями до того, что пирожные в рот не лезут! Прям как я ее выхаживать буду, ума не приложу!
— Уберите это, — брезгливо прошептала Чернецкая, — меня от вида от одного тошнит… Каша какая-то… Гадость…
И, сморщив нежное личико, отвернулась от размокших кульков.
— Ты как мои пациентки, — пошутил гинеколог, — те тоже сами не знают, чего хотят… Капусты соленой, больше ничего.
Чернецкая покраснела до того, что на ресницах повисли слезинки.
— Что за шуточки, — прошипела Стеллочка, и свирепое беличье выражение сверкнуло в нижней части ее губ и подбородка. — Соображать все-таки надо, как с ребенком разговариваешь!
Гинеколог презрительно повел в ее сторону коричневыми зрачками. Горн заголосил на лужайке, призывая детей на предобеденную линейку. Нина Львовна в ситцевом желтеньком сарафане, оголившем ей мучнистые плечи, объявила, что тихий час отменяется, потому что ко многим приехали родители — она скривила рот в полузаискивающую улыбку — и надо уделить время родителям, потому что завтра они уже не смогут к нам приехать, так что в порядке исключения пусть уж погуляют тут у нас в лесу или еще можно пойти вдоль шоссе по направлению к полю. Тоже прекрасная живописная дорога. Ну, и со своими детьми, конечно. В порядке исключения. Марь Иванна побежала в столовую разливать по мискам сизый и скользкий перловый суп, а скучающие Стеллочка с гинекологом остались сидеть на березе в ожидании, пока можно будет погулять с их маленькой кудрявой девочкой вдоль шоссе.
— Пялятся мальчишки, — глядя на облако, напоминающее сросшихся гривами лошадей, промямлил гинеколог. — У нашей дочери большое будущее.
Стеллочка почувствовала отвращение к его уверенному густому дыханию.
— Я бы, — продолжал гинеколог, наблюдая, как одна из лошадей медленно разлагается на волокна и превращается в синеву, — будь я матерью, поинтересовался бы, как у нее обстоят дела на личном фронте. Ну, и вообще…
— Пошляк, — раздувая ноздри, сказала Стеллочка. — Ничего святого нет. Циник.
— О, — пробормотал гинеколог, сполз на траву, пышную голову прислонил к березовому стволу. — Кто бы говорил!
И закрыл глаза.
Ночью Марь Иванна не могла заснуть, ворочалась, прислушивалась к шороху лунного ветра в черных сосновых вершинах.
«Тошнит ее! — вспомнила Марь Иванна. — Гнилой воды нахлебаесси, быка затошнит, а не то что…»
Перед глазами ее возникла кроткая узкоглазая деточка. С рук ведь не спускала! Ведь вот, на этих вот рученьках выросла! Мать-то — что? Где она, мать-то? Фьють! И нету! Вот как с матерью-то обстоит! А ребенок хлипкий, еле родила, кормить толком не кормила, какое с нее молоко? Ацидофилин один, прости, Господи! Марь Иванна мысленно сплюнула в сторону Стеллочкиного ацидофилина. Пойтить посмотреть, как спит. Не раскрылась бы, ночи-то холодные. И добро бы поехать некуда, а так ведь, при родной-то даче, О-о-осподи! Дача-то на Николиной пустая стоит, пропадает. Родственница дедова живет, Лялька. Стерва, дальше некуда. Марь Иванна напялила телогрейку на халат, пятнистые ноги засунула в кеды. Пойтить посмотреть Наташечку. Не раскрылась бы во сне.
В палатке, где Чернецкая жила с еще одной девочкой, была одна только эта девочка, а Чернецкой не было. Когда всхлипывающая от заботы Марь Иванна протиснулась в щель, она сперва увидела густую черноту, потом в этой черноте всплыла пустая раскладушка любимой Чернецкой, потом другая раскладушка, полная ватным одеялом и толстой девочкой под ним. Косолапые ноги девочки не помещались на раскладушке и болтались поперек палатки, мешая Марь Иванне убедиться в том, что Чернецкой действительно нет и постелька ее не только пуста, но и вовсе не смята.