Веселые ребята
Шрифт:
— Сегодня ребята в деревне могут быть нетрезвыми, и поэтому разговаривать с ними ЗАПРЕЩЕНО!
Все вроде поняли, разбрелись по палаткам. Через десять минут вышел, позевывая, молодой Орлов, оборотил лицо к небу, улыбнулся во всю широту самоуверенного рта, побрел неторопливо в сторону уборной. Еще через пять минут выскочила узкоглазая Чернецкая, угодила прямо в объятия беспокойной Марь Иванны (та шла к ней из кухни, несла на вытянутых руках похожую на свежеиспеченный «наполеон» стопку кружевных выглаженных трусиков), звонко расцеловала старуху, прощебетала что-то, заморочила
За ужином Галина Аркадьевна обнаружила пропажу Юли Фейгензон. Бросились в палатку. Обшарили все кусты неподалеку. Разбились на шестерки, вооружились фонарями.
— Фейгензон! Фейгензон! — мучились классные руководительницы.
Им вторили ломкие голоса несерьезных мальчиков:
— Юль-Юль-Юлья-я-я!
— Юля-я-я?! — ахали девочки, слепя друг друга ненужными фонарями. — Ты где?
— Родит, тогда вернется, — пробормотал наконец Орлов и, заметив, что у Чернецкой развязался шнурок на беленькой заграничной тапочке, не стесняясь, опустился на корточки, завязал шнурок и, как птенца, поймал в ладони дрожь ее нежной щиколотки.
Чернецкая тяжело задышала.
— Что ты сказал, Орлов? — Из липового дупла высунулась Нина Львовна. — Умнее всех хочешь быть?
— Я? — удивился Орлов. — Я разве что-то сказал?
— Доиграешься ты, Орлов. — Она дернула шеей. — Мать твою жалко.
Вдруг кто-то спохватился, что Фейгензон видели «за чертой лагеря» во время тихого часа: стояла как миленькая, балакала с тремя деревенскими. Может, с ними и ушла? Нина Львовна и Галина Аркадьевна переглянулись.
— Всем — в палатки, никуда не выходить, — хрипло приказала Галина Аркадьевна. — Вечерняя политинформация отменяется. Мы с Ниной Львовной идем в деревню. С нами пойдут четверо: Вартанян, Орлов, Лапидус и Лебедев.
До деревни было чуть больше километра. Гроза так и не разразилась, хотя в воздухе по-прежнему стояло тяжелое душное марево, и казалось, что сам этот воздух, уже вечерний, не серого и не черного, а густо-розового, с малиновыми разводами внутри, цвета. Дико и весело разрывалась гармошка рядом с недавно отстроенным, тошно пахнущим краской помещением клуба. У крыльца толпились люди среднего возраста, все крепко выпившие, все принаряженные. Белоголовые дети с остановившимися глазами жались к материнским подолам, сосали липкие кулачки. Одна из женщин, полная, с очень красным, блестящим от пота лицом и широко расставленными глазами, вдруг отчаянно взвизгнула, сорвала с головы цветастый платок, открыв жиденький пробор, круглый гребень, и, топнув ногой, завертелась на месте, выкрикивая частушку:
Вы не пойте длинных песен, хватит с вас коротеньких,
Не… старых девок, хватит с вас молоденьких!
Нина Львовна поджала губы, Галину Аркадьевну передернуло. Празднично одетые колхозники заметили гостей:
— Лагерники пришли! Московские!
— А бабочки гладкие, поди, прыткие! — натруженным горлом хрипнул высокий мужик в засаленной кепке, шатаясь и часто сплевывая. — Я б, растудыть вам тудыть, не побрезгую!
Вокруг одобрительно засмеялись.
— Мы ищем одну из своих учениц, — громко сказала Нина Львовна, — крупная такая девочка, кудрявая…
— Жидоватая? — уточнил мужик и снова сплюнул, густо, желто, обильно, прямо под ноги Нине Львовне. — Кучерявая?
— Да, — обмирая, сказала Нина Львовна.
— Не тута ищете, — расхохоталась та, которая пела частушку, и бессмысленно-радостно затараторила: — Ой, не тута, ой, не тута! Ой, не ту-у-ута!
— А где? — строго перебила Галина Аркадьевна.
— В лесу шастают, — махнула ладошкой певунья, — у их, у робят, там костры жгуть! Во-на-а-а туда идите, тама она, жидоватая! А не тута! Ой, не тута, ой, не тута!
Через пятнадцать минут глазам Галины Аркадьевны, Нины Львовны, а также Орлова, Лебедева, Лапидуса и Вартаняна предстала страшная картина. (В сорока пяти километрах от Москвы. В тысяча девятьсот шестьдесят шестом году. Через пятьдесят лет, в общем, великой победы революции.) В центре поляны сверкал высокий — до черного, беззвездного неба — костер. Рядом с костром громоздилось сделанное из пестрых тряпок, бумаги и дерева чучело быка, голова которого была перевита венками из свежих ромашек и папоротника. Трудолюбивая колхозная молодежь, вся вусмерть пьяная, — парни в трусах, девки в трусах и лифчиках, — суетилась вокруг огня, выкрикивая непристойности. Везде валялись пустые бутылки, недоеденные караваи хлеба, куски пирогов и лепешек.
— Давай, тащи ее сюда, сучару! — беззлобно орали двое парней во глубину леса. — Ща мы ее, ведьмаху, подпалим!
Еще один парень — маленького роста, почти карлик, с огромной, непропорциональной туловищу бугристой головой, — стоял спиной к московским гостям и, вздрагивая ягодицами, мочился в огонь.
— Степа, не загаси! — хохотнула одна из девок и звонко шлепнула его между лопаток — А то святый Иван рассерчает!
Нина Львовна схватилась за левую грудь, словно собираясь подоить самую себя, а Галина Аркадьевна закричала неожиданным низким басом:
— Фей-ген-зон!
Тут наконец они и увидели Фейгензон. В одной короткой рубашке, с распущенными кудрявыми, почти достающими до земли волосами, Фейгензон, шатаясь, вышла на поляну из лиственных зарослей. Двое парней обнимали ее справа и слева, а третий поддерживал сзади, чтобы она не свалилась.
— Ща тебя будем бабой делать! — вне себя от восторга закричал карлик и торопливо подтянул спущенные штаны. — Чур, мужики, я первый!
— Ми-ли-ци-и-и-я, — застонала Галина Аркадьевна, — где ми-ли-ици-ия…
Увидев, что за ней пришли, и залившись смехом, будто ее щекочут, Фейгензон вырвалась и бросилась обратно в лес. Слышно было, как под ее тяжелыми босыми ногами затрещали сучья. Парни с ревом побежали за ней. Девки, видимо, нарочно не обращая никакого внимания на незваных гостей, сплели хоровод и, спотыкаясь, пошли вокруг огня:
— А мы просо сеяли, сеяли! — визгливыми голосами заорали девки.
Тогда Галина Аркадьевна твердо сказала простодушному Вартаняну:
— Иди.
Вартанян исподлобья посмотрел на нее пушистыми глазами, и все четверо мальчиков осторожно двинулись к лесу. Нина Львовна перегородила им дорогу.