Весенние ласточки

Лаффит Жан

— Я не хочу от вас скрывать, профессор, что это слово прибавила я.

— Вот, детка, этого признания я от вас и добивался.

— А как теперь исправить?

— Конечно, начинать все сначала невозможно. По-моему, надо продолжать собирать подписи под новым, исправленным текстом, чтобы мог подписать его и я.

После этого Ренгэ пустился в пространное рассуждение о германском вопросе. Он считал, что Германия должна воссоединиться, но опасался, что если ее вооружат, то она, вне зависимости от существующего там строя, рано или поздно начнет новую войну в Европе. Выхода он пока не видел…

Но, во всяком случае, Франция должна сказать свое слово. Вот почему он не возражал против сбора подписей, хотя, по его мнению, больших надежд на петицию возлагать нельзя…

Ирэн посматривала на часы.

— У меня к вам еще одна просьба, профессор.

— Скоренько изложите ее, мы и так с вами заболтались.

— У нас назначено собрание комитета, и мы хотели знать, подходит ли вам день.

Он записал себе в книжечку число и проводил Ирэн до самого выхода.

— Знаете, у меня довольно ворчливый характер, есть причуды, но в общем-то я неплохой. Приходите ко мне почаще, — сказал он ей на прощание.

Ирэн сияла, предвкушая, как удивит мужа рассказом о свидании с профессором. Больше всего ее поразила простота ученого. Проходя мимо театра «Одеон», она увидела Жака Одебера. На этот раз это была непреднамеренная встреча. Он был не один, и Ирэн поздоровалась, не останавливаясь. «С ним другая девушка, — отметила Ирэн. — Жаль, та выглядела очень милой».

Жак шел с Лорой. Он не был у них со дня ее рождения, и Брисак держался с ним теперь суше, чем обычно. Проходя мимо раздаточного стола кондитерского цеха, он даже не смотрел на Жака.

— Вы что-то очень мрачный, — заметила Лора.

Они встретились совершенно случайно и, так как им было по дороге, пошли вместе.

— Почему?

— Не знаю почему, но вы молчите. И шли-то вы опустив голову, с озабоченным видом. Любовные огорчения?

Он чуть было не ответил «да», но вовремя удержался. На Лоре было весеннее платьице, которое очень ей шло. Она казалась счастливой.

— Семейные неприятности, — сказал Жак.

— Не поладили с отцом? Но все равно я уверена, что с ним легче, чем с моим. Представляете себе, на днях он разозлился из-за вас. То он вас превозносит, а уже на другой день не хочет слышать вашего имени. Знай он, что я разговариваю с вами, он бы мне устроил скандал.

— Не понимаю почему.

— Он уверяет, что вы в ресторане занимаетесь политикой.

— Во-первых, это неправда. Но если б я и занимался, то это его не касается.

— Не сердитесь, конечно, это ваше дело. Но я бы на вашем месте вела себя осторожнее.

— Не будь он вашим отцом, я бы сказал, что я о нем думаю.

— Скажите.

— Его не любят служащие, и он делает все, чтобы его не любили.

— Не может быть, ведь он такой хороший! Если б вы его узнали поближе, вы бы так не говорили. Он только кажется строгим, а на самом деле он очень отзывчивый.

— С вами.

— Нет, не только. Ну взять хотя бы, как он относится к своему заместителю, вы, наверное, его знаете. Так вот, в ресторан устроил этого парня отец, и он уже десять лет работает в «Лютеции», достиг обеспеченного положения, но папа не хочет уходить на пенсию, пока не будет уверен, что его место достанется тому.

— А в то

же время на прошлой неделе по его настоянию из-за пустяка уволили человека, у которого семья.

— Я знаю — выгнали вора.

— Не будем преувеличивать. Пропала бутылка портвейна, а он не хотел выдать товарища.

— Папа несет ответственность за погреб и не может допускать, чтобы его расхищали.

Жак улыбнулся, у него было свое мнение по этому вопросу. Все великолепно знали, что Брисак распоряжался винным погребом по своему произволу. Но если он обнаруживал, что служащий выпил не то вино, которое полагалось персоналу, или обменял с поварами бутылку вина на еду, Брисак его немедленно выгонял. Клюзо поступал более честно. От него нечего было ждать защиты служащему, у которого при выходе обнаружили кусок мяса или банку консервов, но на кухне он разрешал есть сколько угодно и смотрел сквозь пальцы, когда повар или даже поваренок во время обеда поджаривал себе бифштекс или тушил свежие овощи.

— Видите ли, Лора, отец рассказывает вам обо всем со своей точки зрения.

— Но он тоже был простым служащим, как и вы.

— Совершенно верно, как и я.

Жак замолчал, спрашивая себя, что она называет «простым служащим», но Лора прервала его размышления:

— Так вы поэтому и перестали у нас бывать?

— Я был у вас совсем недавно.

— Да, почти месяц назад! Может быть, вы на отца рассердились за то, что он отказался поставить свою подпись под каким-то воззванием? Если дело в этом и если вам это может доставить удовольствие, я подпишу за него.

— Не стоит подписывать только ради моего удовольствия.

— Да? Разве есть определенные условия?

— Надо верить в то, что подписываешь, мадемуазель Лора.

— Не думайте, что я ничего не понимаю. Я уже слышала обо всех этих вещах, когда училась в лицее.

— Они вас интересуют?

— До сих пор они мне были совершенно безразличны.

— А теперь?

— Теперь я подумаю. Ведь вы, мсье Жак, насколько я вижу, интересуетесь этими делами гораздо больше, чем своими друзьями.

Они расстались довольно холодно. Жак почувствовал облегчение. Во время всего разговора он непрестанно думал о Жаклине — вечером она уезжает в Бордо. Утром она получила телеграмму от отца: «Мать ложится в больницу, немедленно приезжай». Жаклина тут же представила себе создавшееся положение. Мать давно жаловалась на боли в позвоночнике, возможно, придется делать операцию. Один брат Жаклины работает на заводе, второй ходит в школу, младшей сестре Мирей всего одиннадцать лет, отец не в состоянии оплачивать прислугу… И Жаклина немедленно попросила у своего начальника отпуск.

— Вы имеете право на неделю оплаченного отпуска, но деньги получите, только когда проработаете год.

— Как же мне поступить?

— Возьмите за свой счет, в таких случаях аванс не полагается. Я могу только добиться, чтобы вы сегодня получили свою зарплату.

— А место сохранится за мной?

— Возвращайтесь, и сразу приступите к работе.

— А если я задержусь?

— Ничего не могу вам обещать.

Она пошла к представителю профсоюза Анатолю.

— Уезжай, не волнуйся, мы тебя не дадим в обиду, — сказал тот.