Весьма опасная игра
Шрифт:
Он вежливо приподнял брови и стал ждать объяснений.
– Этот район объявлен запретной зоной. По крайней мере для самолетов. Она простирается вверх и вниз по границе с Россией в ширину миль на сорок пять. Вся зона – территория Финляндии, но финны сделали ее запретной в знак мирной инициативы. Так что Россия не захочет никаких извинений, если вдруг столкнется со шпионажем. И финны отнесутся к вам весьма серьезно, если поймают в этой зоне.
Меня они не поймали. Пока. Частично потому, что их радар был слишком несовершенен, частично потому, что высоты авиаразведки вообще лежат гораздо
"Каайа" прикрыла себя, выдав мне подставной контракт на работу в разрешенном районе много западней, и кое-что сделала для прикрытия меня (поскольку именно мне предстояло отправиться в тюрьму), выплачивая почти вдвое больше нормальной ставки. И потому я имел более чем достаточно оснований для сохранения района моих поисков в секрете.
Но, впрочем, я не думал, что Хомер был агентом правительства Финляндии.
– Я не возражаю доставить вас туда, – сказал я.
– И находиться там, в той зоне, для Вас не будет правонарушением. Но только я не желаю, чтобы кто-то знал о том, как вы туда попали. Пока вы там, я предпочел бы, чтобы никто не знал, где вы, а когда вернетесь, – чтобы никто без исключения не знал, где вы были. Так можно сделать наш полет довольно безопасным, вы согласны?
Он подумал, затем кивнул.
– Это вполне приемлемо для меня, сэр. В самом деле, поскольку вас не следует подвергать ненужному риску, я должен буду согласиться. А вы уверены, что все пройдет удачно, сэр?
Я отмахнулся.
– Уверен. Когда вы собираетесь в дорогу?
– Как только вы готовы будете лететь.
Я глянул на часы. Было около пяти часов вечера, что оставляло нам два часа дневного света, а после него долгие сумерки. Мы были на пороге осени, как раз в пору перехода от летних бесконечных дней к долгим – долгим темным ночам лапландской зимы.
– Ладно, – сказал я. – Вспомнил, есть там какая-то старая развалюха. Не знаю, подойдет ли она, поскольку пролетел над ней разок – и только, но все равно это лучше палатки. Полагаю, припасы вы прихватили?
– Полагаю, у меня есть все, включая двухнедельный запас еды. Может быть, потом вы доставите меня куда-нибудь еще?
– Никаких проблем, – тут я начал удивляться, сколько же, по его разумению, надобно охотиться, чтобы убить медведя. – Долго вы планируете здесь оставаться?
– Я рассчитывал недель пять – шесть. Для начала, во всяком случае. Вы сможете задержаться здесь так надолго?
Он спросил это с легкой искренней тревогой, словно мог случайно нарушить мои великие планы.
– Я задержусь до тех пор, пока будет работа. Для пилота она может найтись и проклятой долгой зимой.
Возможно, я сказал это от чистого сердца, потому что он покосился было на меня, но затем снова любезно уставился в сторону.
Я встал.
– Встретимся на улице через четверть часа. Мне надо увидеть одного человека в ангаре. Идет?
– Отлично, сэр. Я начну грузить свой багаж, если ваш самолет не заперт.
– Он не заперт. И достаточно давно.
Я улыбнулся и кивнул головой, что было ошибкой, поскольку голова болела все сильнее, и зашагал дальше, размышляя
Техник из ангара узнал меня, и не успел я приблизиться, в одной руке он уже держал бутылку, а в другой открывалку.
Половину бутылки пива я выхлебал единым духом, а вторую половину стал потягивать понемногу.
Некоторое время погодя он спросил:
– Как дела в Стокгольме?
Он говорил по-шведски, чтобы облегчить мне разговор.
– Прекрасно, насколько я в состоянии вспомнить.
– Что сказал человек от "Де Хэвиленда"?
Я летал туда специально, чтобы узнать, что предложит агент фирмы-изготовителя сделать с "Бобром", дабы сохранить его для следующего сезона.
– Он был очень вежлив и любезен. Во всяком случае, он не рассмеялся.
– Он сказал, что тебе нужен новый мотор?
– Он сказал, что мне нужен новый самолет.
Техник мрачно покачал головой.
– Это и я мог тебе сказать. Но тебя бы это огорчило.
"Бобры" относились к самым прочным самолетам, построенным в наше время. Проектировали их для сельскохозяйственных работ в условиях Канады, но даже "Бобры" стареют. Мой "Бобер" постарел за несколько секунд, когда некий пилот финских ВВС попытался мягко посадить его на небольшом озере. Кое-как военные вытащили его из леса и сбыли по бросовой цене – мне. Я проделал всю работу, на которую был способен, вроде установки пропеллера, но один из поплавков так и не смотрел по линии, фюзеляж был деформирован настолько, что ни одна дверь плотно не закрывалась, а подшипники мотора ходили ходуном, как задница кинозвезды.
– Он назвал тебе стоимость капитального ремонта двигателя?
– Он сказал, что если отремонтированный двигатель разовьет полную мощность, то весь самолет развалится в воздухе.
Техник снова покачал головой.
– Может быть, ты сможешь найти работу на зиму.
Это всегда было проблемой. Большинство чартерных рейсов и вся авиаразведка прекращались с первым снегом. Каких-то несколько лет назад мне удавалось находить работу зимой в Норвегии, или в Германии, или в Австрии; но теперь там получили слишком много авиатехники собственного производства. Прошлой зимой пришлось ставить "Бобра" на ремонт в Хельсинки; похоже, то же самое предстоит и в этом году.
Но даже работа зиму напролет не позволила бы мне купить нового "Бобра"; все, что мне для этого было нужно, – найти никель. По старым договорам с "Каайа" размер премии был таков, что покупку можно было сделать немедленно.
Я спросил:
– Мика далеко?
Техник кивнул в конец ангара. Я прошел туда. Мика прислонился к стене, наблюдая за человеком, возившимся на верстаке с блоком электронной аппаратуры.
По окладу, который я ему платил, Мика был моим ассистентом. Он садился сзади меня и следил за записями магнитометра и сцинтиллометра, а когда они выходили из строя, их ремонтировал. Как оказалось вскоре после того, как я его нанял, он с новенькими правами пилота искал настоящую работу, а не собирался протирать штаны наблюдая за электронной бессмыслицей.