Весна Византии
Шрифт:
С самого начала Тоби заявил:
– Это Дориа.
Годскалк, который в глубине души был с этим согласен, но желал проявить справедливость, возразил:
– У него с собой было лишь несколько слуг, а у Николаса - пятнадцать человек. Кроме того, ты слышал, что сказал монастырский служка: генуэзец также пострадал, и его раны - от топоров и кривых кинжалов, а не от ударов меча.
– Все равно это Дориа, - повторил Тоби.
И Годскалк кивнул.
– Скорее всего. Но это еще нужно доказать.
– А если он заявит свои права на компанию?
Капеллан помолчал и наконец ответил:
– Убийца
– А если его вину невозможно доказать? Упадем на колени и станем молить его взять власть в свои руки?
Возможно, прежде Тоби считал священника мягкотелым, но сейчас тот обернулся к нему со словами:
– Если по нашему возвращению в Брюгге Церковь, Закон и демуазель де Шаретти сочтут его брак законным и демуазель не пожелает изменить своих распоряжений, тогда, возможно, в один прекрасный день мессер Пагано Дориа унаследует половину компании Шаретти. До той поры я буду противиться любым его попыткам заявить на нее свои права. Или ты ждал от меня чего-то другого?
– Нет. Но это может оказаться труднее, чем мы думаем.
– Ты думаешь, это сложно для нас?.. Вспомни о девочке. Когда мы встретимся с ней, подумай о том, что она должна сейчас чувствовать…
– А Мариана де Шаретти?
Помолчав, Годскалк отозвался:
– Разумеется, нам придется написать ей обо всем. Но только не сейчас. Бедная женщина…
После этого они долгое время ехали в молчании, минуя зеленые поля и цветущие сады, раскинувшиеся под бескрайним небом, а затем углубились в горную долину, склоны которой поросли орешником, ольхой, березой и самбуком. Спустя десять миль появились первые кипарисы, затмевавшие небеса. Здесь отряд сделал небольшой привал, но спутники по-прежнему почти не разговаривали между собой. Разумеется, в подобных экспедициях Асторре справлялся с ролью лидера лучше, чем кто бы то ни было, однако сейчас Тоби с тоской вспоминал Николаса, который, благодаря своей изобретательности и чувству юмора, всегда умел скрасить тяготы пути. Даже наемники, похоже, признавали это.
«Мой мальчик», - только так и называл его теперь Асторре, тогда как прежде самым ласковым прозваньем для бывшего подмастерья у него было «щенок». И даже при мысли о том, как на самом деле непрост был характер Николаса, и сколько им пришлось натерпеться от него, чувство потери не становилось слабее.
Катерину де Шаретти они нагнали, миновав базальтовые утесы Чевизлика. До Сумельской обители оставалось еще около трех часов пути. Катерина с эскортом генуэзцев ехала по императорской дороге, пришедшей в полное запустение. Вокруг высились зеленеющие холмы, росли рододендроны и цвели азалии, - желтые, как стайки бабочек, присевших на ветвях. Впереди лежало ущелье, глубиной не менее тысячи футов, а над ним, в вышине, возвышался монастырь, глубоко пронизавший склон горы своими пещерами и потайными ходами.
В этих диких местах жили служители Божьи, но водились здесь также и грабители. Генуэзцы, заслышав приближение другого отряда, немедленно выстроились в боевую позицию, однако, признав стяги Флоренции и компании Шаретти, а также знакомый шлем Асторре, опустили оружие. За спинами у солдат прятались уставшие служанки, которым даже такая небольшая передышка была в радость после долгого тяжелого пути.
Лицо Катерины также казалось утомленным, но взгляд ее был тверже стали. Она ничего не сказала, завидев Тоби и Годскалка, но лекарю показалось, что он чувствует ее страх.
– Демуазель, позвольте нам отправиться с вами, - обратился к ней священник.
Асторре с капитаном генуэзцев уже нашли общий язык и принялись перестраивать своих людей, объединив их в единый отряд. В этой местности безопасность была важнее всего. Однако Катерина, похоже, считала иначе. Нелюбезным тоном она объявила:
– Мой супруг лежит раненый в монастыре. Я еду туда. Возможно, он при смерти.
– Все вместе мы доберемся быстрее, - ответил на это Годскалк.
Нахмурившись, девочка посмотрела на него, явно не находя, что возразить.
– Он чуть не умер, пытаясь спасти Николаса, - заявила она сердито.
– Хорошо, что он прислал гонца, - проронил капеллан и, бросив взгляд на угрюмое, бледное лицо Катерины, добавил: - С нами мастер Тоби, демуазель. Мы не станем беспокоить мессера Дориа больше, чем необходимо, но мы должны отыскать и похоронить наших друзей.
«Теперь она расплачется, - решил лекарь.
– Так положено… и она нуждается в этом…»
Он видел, как Катерина чуть заметно содрогнулась, но тут же вскинула подбородок и высокомерно бросила:
– Вам за это платят. Но я теперь забочусь только о своем муже. Капитан! Вы что, хотите, чтобы мы оставались здесь дотемна?
– И подхлестнула лошадь, направляясь вперед по дороге.
Краем глаза Тоби заметил, что Годскалк бормочет что-то себе под нос. Однако проклятия его явно были адресованы не Катерине.
– Как ты называл Дориа?
– напомнил ему лекарь.
– Легковесным?
Священник обернулся к нему, тут же постаравшись взять себя в руки.
– А что мы говорили о Николасе? Мстительный обманщик… Человек, который втайне причиняет страдания другим людям… Человек, который несет смерть…
Тоби примолк. Они и впрямь так считали. С кем обошлись хуже: с Катериной де Шаретти или с Кателиной ван Борселен? Дориа был убийцей, но и Николас тоже убивал, пусть и не своими руками.
– Они оба подобны Язону, - промолвил лекарь.
– Возможно, ты прав, - согласился священник.
– Я нередко замечал, что люди, ставящие перед собой недостижимую цель, как правило, втайне пытаются бежать от самих себя… Это в равной степени применимо к ним обоим. Разумеется, их цели были различны. Но сейчас мы увидим того, кто остался в живых. Постараемся отнестись к нему без предубеждения…
Наступили сумерки, когда отряд въехал в ущелье. Солнце, оставив в тени растущие ниже березы и вязы, орешник и ивы, чуть дольше задержалось на соснах, чуть выше по склону, но и тем недолго пришлось наслаждаться янтарными лучами. Река, стремительно текущая по дну ущелья, теперь грохотала все громче, перекрывая прочие звуки. Среди густой листвы почти терялись очертания солдат в доспехах. Кустарник достигал человеческого роста, и цветы, густо покрывавшие ветви, давали знать о себе пьянящим ароматом, но если путник оборачивался взглянуть на них, то в сумерках видел лишь бледные пятна. Высоко над головой, в небесах парили птицы, но отсюда не было слышно их криков; под ногами красноватый мох расползался и чавкал, напитанный влагой.