Весна
Шрифт:
— Мы не стареем. В этом весь фокус. Тот возраст, на который выгляжу я — это предел. Старше выглядят только Настоящие, которые стали Настоящими уже несколько веков назад… Мы также имунны к большинству ядов, и у нас немного быстрее заживают порезы.
— С ума сойти, — высказался Андрей, — я бы был не против…
— А я против!
Я начала звереть, хотя он, кажется, больше не смеялся.
— Ален, я… я поверю, если увижу что-то, доказывающее твои слова.
— В том-то и дело, что не увидишь, — вздохнула я, — помнишь… сегодня утром в прихожей. Я должна была исчезнуть для тебя, раствориться
— Что это означает?
— Ты медиум. Так мы называем тех, кто невосприимчив к внушению и видит ауры.
— Я не вижу никаких аур.
— Ты просто никогда не пробовал их видеть.
— Аль, это… тебя, — Андрей стоял в дверях, держа в руках телефонную трубку и растерянно глядя на меня.
— Это я-а, — донесся до меня знакомый голос.
— Черт. Откуда ты взял этот телефон?
— Слу-ушай меня, — сказал Ветер, — тут ко-ое-что слу-училось. Твой бра-ат… о-он ча-астично Та-ам остался. Ка-ак Вы-ысший, по-онима-аешь? То-олько Вы-ысшие до-олго этому у-учатся, а о-он… у-у не-его та-ак са-амо вы-ышло.
— И? Хочешь сказать, что здесь, в этом мире, осталась только часть?
— Те-ело. Но-о оно-о нева-ажно…
— То есть как?
— О-он все-егда смо-ожет найти-и но-овое.
Кажется, я начала понимать. И то, что я понимала, мне совершенно не нравилось…
Была такая легенда. О Бессмертном. Что когда-то появится Тот, Кто Бессмертен, кто живет в двух мирах одновременно, через что его и убить-то толком нельзя, приберет всех Настоящих и не очень к рукам и поведет вперед, к темному будущему. Точнее, не «приберет» — Настоящие не любят ходить строем. Просто поглотит, не особо спрашивая согласия, и преобразует их сущности в усиление своей собственной. А потом подомнет под себя всех оставшихся, не разбирая, человек или Новичок там, поработит их волю и мысли, и начнется полный коммунизм в понимании Настоящих… Каждый из них мечтал оказаться Бессмертным. Долго учились ходить Туда, до-олго… а Данька сбил все карты.
— Ветер…
— Ы?
— Ты боишься? Или не веришь?
— Я-а ве-ерю. И бо-оюсь. О-он уже приходил к Никите.
— И что?
— Ни-икита пропал. И-исчез.
— Может уехал?
— Не-ет.
— Откуда известно, что он приходил?
— Ла-аска видела. О-она то-оже боится. О-очень. О-он уходил когда, на нее та-ак посмо-отрел…
М-да. Дело серьезное. Я плохо знала Никиту «Грозного» и его подругу Наталью по прозвищу Ласка, но Никита не производил впечатление хлюпика, а Ласка не была истеричной дамочкой. Не говоря уже о том, что возраст обоих близился к двумстам годам, и оба уже вполне себя неплохо чувствовали Там…
— Что же делать, Ветер?
— Мы и-ищем…
Ищем, ищем, ищем… ту-ту-ту-ту… В этом был весь Ветер — положить трубку на полуфразе вполне в его обычаях.
Я хмыкнула и пошла на кухню.
— Что-то случилось? — спросил Андрей.
— Хотела бы я знать, что.
Мне снилось солнце. Огромное, с пылающей короной в пол-неба, слепящее белое злое солнце… И было никак не закрыть глаза — здесь у меня не было век, и рукой не прикрыть от злого солнца — я не чувствовала рук, рук не было… и даже лица не отвернуть — у меня не было головы… Ничего не было, только колкий свет прямо в воспаленные глаза.
Под солнцем был песок — белый и сухой. А по песку, оставляя на нем неглубокие следы, шел человек. И человеком был Данька.
Он остановился неподалеку, посмотрел в меня насмешливым взглядом и сказал:
— Ты не убьешь меня. Не сможешь.
А я даже не могла ему ничего ответить. Он улыбнулся — клыки чуть длиннее положенного — повернулся ко мне спиной и пошел — вперед, прямо к солнцу, страшному убийственному солнцу…
— Называй это как хочешь — Тот Свет, Астрал, Другой План… все будет верно… и ничего. Просто есть мир этот, а есть еще — тот, я называю его «Там».
— Почему таки не Астрал? — усмехнулся Андрей.
— Потому что их много.
— Кого? Миров?
— Скорее… оболочек… видов… а сущность одна. А эти оболочки, они как… внешнее нечто, что ли… может быть, они просто для того, чтобы сознание чувствовало себя комфортнее, иначе бы можно было просто сойти с ума, оказавшись Там.
— И ты туда собираешься.
— Да.
— Зачем тебе я?
— Как якорь, Андрюша. Как маяк. Новичок не может самостоятельно вернуться оттуда. Уйти — может, а вернуться — нет. И даже Настоящие десятилетиями учатся возвращаться оттуда.
— А твой брат… он, получается, шастает туда-сюда без проблем?
— Получается.
— Мда. Ну давай что ли… показывай свой магический узор, коим Ваш покорный слуга будет вертать Вас с того света.
— Если будешь острить, я тебя укушу.
— Не получится, — вздохнул Андрей, — я ядовитый.
Несколько секунд я смотрела на него, а потом начала смеяться, а потом у меня от смеха случилась истерика, и Андрею пришлось отпаивать меня водой.
— Так?
— Да-а, — механически ответила я, да так и осталась с открытым ртом.
За его пальцем тянулся слабый след. Но не синий и не лиловый — след был того тошнотворно-зеленого с желтизной цвета, который порой окружает истовых последователей какой-либо религии.
— Андрей, ты верующий? — осторожно спросила я.
— Вроде бы нет.
— Но ты во что-то очень сильно веришь.
— Разве что в себя.
Ни хрена себе. Мне бы такую веру в себя.
— Повтори знак.
Он повторил — несколькими штрихами уверенно начертил в воздухе замысловатую загогулину. Не совсем верно, но сойдет. Загогулина светилась желто-зелеными разводами — сильнее, чем предыдущая, и тянула — как хороший магнит. Просто лучше не придумаешь!
— Андрей, ты — чудо!
Он театрально шаркнул ногой:
— Стараемся, миледи.
Ночь — странное время суток. Она преобразует дневную обыденность в непостижимую загадочность. Предметы, казавшиеся при свете дня простыми и плоскими, ночью обретают объем и значение, начинают жить своей собственной жизнью… Она меняет людей — неуловимо и ненадолго, всего на какой-то десяток часов… но иногда после этого десятка люди меняются навсегда. Я Новичок, я ненавижу все, что этим связано. Но ненавидеть ночь я не могу…