Весны гонцы. Книга 1.
Шрифт:
Лиля была для Алены желанной партнершей, но тем не менее они сразу же начали ссориться, спорить.
— Прежде всего ты сама виновата: ведь знала, что Григорий любит меня, зачем шла-то за него? — строго глядя на Лилю, сказала Алена.
— Откуда? Мало ли что болтали на хуторе? Я думала, он так… Пока холостой — бесится. И что я понимала тогда — девчонка! — рассеянно возражала Лиля и вдруг спросила, будто подлавливая Алену: — А ты зачем позволила ему жениться, раз он любил тебя?
— Ну, как я могла?.. Ну, как? Подумай, о чем ты спрашиваешь! И поговорить-то
— Хорошо! Поставим вопрос так: а зачем ты вышла за Степана, раз не любила его?
Алена даже руками всплеснула:
— Да что же такое ты говоришь?!.
И Глаша, занятая штопкой невоображаемой дырки на невоображаемом чулке, опередила ее:
— Разве могла Аксинья выбирать? Порченая девка! — наставительно сказала она. — Да и семейка у нее — вспомни: мать и брат убили отца — от таких зверей за первого попавшегося пойдешь.
— Я бы, может, и полюбила Степана, да ведь он тоже зверем оказался, — сказала Алена. Она взяла одну из четырех книг, лежавших на столе, нашла нужную страницу. — Вот: «В тот же день», то есть на другой день после свадьбы, — пояснила Алена, — «в амбаре Степан обдуманно и страшно избил молодую жену. Бил в живот, в груди, в спину: бил с таким расчетом, чтобы не видно было людям. С той поры он стал прихватывать на стороне, путался с гулящими жалмерками, уходил чуть не каждую ночь, замкнув Аксинью в амбаре или горенке». Если бы он по-человечески отнесся, я бы, наверно, полюбила его! — воскликнула она с горьким сожалением и замолчала, задумалась.
…Очнулась Алена, услыхав голос Агнии, чистившей картошку на тумбочке у дверей:
— Конечно, в Конституции этого не запишешь, но ведь человек имеет право на любовь. И как страшно, девочки, если нельзя любить, кого любишь! А любовь такая, через всю жизнь, как у Аксиньи…
— А у Натальи не через всю жизнь? — закричала Лиля. — Косой перерезать горло, а потом в сердце нацелить — это так просто? Да ведь и смерть ее — почти самоубийство, — все более возбуждалась Лиля. — Ей никто, никто не нужен, — один Григорий, через всю жизнь — вот это любовь! А у Аксиньи — и Степан, и Листницкий…
— Сравниваешь! — возмущенно перебила Алена. — Разве так жила Наталья? В семье росла, любимая дочка у отца, никто не обижал, у Мелеховых тоже любимая, как своя… Потом — дети. А у Аксиньи… Только били, унижали, уродовали, и никто не любил. Одна, одна, одна… Никого в целом свете — это же надо понять! — Алена тоже не понимала, не могла объяснить, оправдать связь Аксиньи с Листницким и, защищаясь от нападок Лили, больше для самой себя искала причины этих непонятных отношений. — Ребенок умер, Григорий на войне, да и вообще-то Григорий ненадежный, и никого близкого, кругом одна!
— Объясни, объясни получше! — вдруг зло выкрикнула Лиля. — Я, дурочка, не знаю, не понимаю, не представляю, что это такое — одна. Да разве семья — это всегда близкие люди? Разве не бывает одиночества в семье? Это ведь еще страшнее. Ну кому, кому я нужна?
«Не надо больше говорить», — подумала Алена, а Глаша сказала примирительно:
— У вас все преотлично выяснено, чего еще? Этюды делать надо.
— У них этюды и получаются, — отозвалась Агния. — Они спорят, как Наталья с Аксиньей. Пообедаешь с нами? — обратилась она к Лиле. — У нас сосиски с картошкой и молочный кисель с черносливом. Ела когда-нибудь?
За обедом Лиля, рассеянно глядя в потолок, сказала с легкой усмешкой:
— Читаем о любви, ищем эту «большую» любовь, которая через всю жизнь… Вот будем играть. Ерунда какая. Обманывать наивных людей. Зачем? А ведь попросту две кошки из-за кота дерутся.
— Ты опять за свое? — рассердилась Глаша.
И начался обычный спор между Лилей и тремя подругами о том, есть ли на свете настоящая любовь.
Зимнюю сессию Лиля сдала на тройки.
— Лишь бы из института не выгнали, проползу как-нибудь и на троечках! — смеясь и дразня, говорила Лиля. — Не буду себе мозги засорять из-за стипендии, пусть государству останется.
Миша Березов как-то сказал:
— По-моему, у нее не все колесики вертятся — заедает!
Работать с Лилей было непросто. Иногда она легко схватывала и запоминала сложное, а иной раз простые вещи невозможно было вбить ей в голову. Женя и Олег относились к ней добродушно, случалось, обозлясь, называли ее «паразитом на теле рабочего класса», «двойственной личностью», а Женя как-то стихами даже разразился:
То ли солнце, то ль луна, То ль глупа, то ли умна?Пробовали поручать ей записывать лекции, но она делала это неряшливо, неточно, с пропусками. Когда стали готовиться к экзаменам, заставляли ее читать вслух, но очень скоро Лиля, точно не замечая знаков препинания, начинала произносить каждое слово отдельно, и было невозможно уловить, о чем речь. Когда читал кто-нибудь другой, ее рассеянный взгляд витал где-то за тридевять земель.
— Лилька, очнись! — по очереди окликали ее.
Она вздрагивала, виновато смеялась, а через несколько минут опять повторялось то же самое.
И на репетициях «Тихого Дона» Алена тоже мучилась с ней. Иногда Лиля бывала сосредоточенна, тогда споры возникали только деловые, репетиция проходила в хорошем напряжении и приносила столько удовлетворения, что Алена забывала начисто обо всех Лилиных грехах. В такие дни девушки не могли оторваться от работы. Наступало время освобождать аудиторию, и они долго еще сидели в темном коридоре, на лестнице, ходили по улицам, продолжая жить в мире Аксиньи и Натальи, и, как влюбленные, не могли расстаться друг с другом. Но чаще Лиля приходила на репетицию с пустыми глазами, путала текст, капризничала, дразнила Алену, и тогда лучше было вовсе не заниматься.