Весталка
Шрифт:
расплатилась, стараясь не ужасаться, что-то такое рублей пятнадцать. Но не пересчитывать же, бог с ней. Ведь у меня высокая международная награда, и я должна соответствовать ей. Я встала, попрощалась с соседями, Армен пошел провожать, рассчитывая, видимо, обо всем договориться в вестибюле. И опять под взгляды швейцаров я едва смогла отделаться от его жадных глаз, рук, сказала, что жду своих знакомых, что еще должна встретиться с друзьями, на что он, изобразив на лице мировую скорбь, в конце концов удалился, а я поднялась в номер, надела пальто, снова спустилась в вестибюль западного блока, вышла на осенний холод, в октябрьскую московскую ночь. Мне было почему-то дурно. Не от вина, не от табачного смрада, которым меня прокурили и соседи за столиком, и ненасытно курившие продавщички. Просто
587
кремлевский холм. Бессонно гудел машинами мост, ведущий в Замоскворечье, и плавился на ветру, горел и переливался на куполе за стеной главный, неспускаемый флаг.
Из ресторана вывалились все той же крикливой, гогочущей ордой мои невольные знакомцы. Парни в колпаках «Адидас», девчушки в шапчонках «чулок», натянутых на глаза, — они походили на поганки, кричали, искали такси. Такси не было. Тогда без церемоний они осадили какую-то длинную роскошную машину, может быть, «Чайку», толковали с шофером. Тот согласился. И вот уже ордой лезли, грузились. Девчушки орали. Гоша с Тимошей прыгали, кривлялись. Желтоусый безглазо стоял столбом, мрачно раздумывал.
— Мы ж любиться паехли! — донеслось мне.
Я дошла до низкого ограждения, края холма, на котором стояла гостиница. Дальше был глубокий обрыв, верхушки деревьев из нижнего сквера. За ним вдоль набережной, под мост потоком мчались машины. Река в неуютных берегах была серая, тяжелая. Оттуда несло холодом.
Какой-то мужчина стоял тут. Смотрел в мою сторону. Но вот к мужчине из гостиничной тени подошла женщина, той походкой, какой ходят
дубленках. На ней и была дубленка, не новая, чищеная, желтая.
— Как там, вода не замерзла? — спросила она.
— Нет, — ответил мужчина.
— Все равно.. Холодно.. Как-то, — сказала женщина.
— Холодно, — подтвердил мужчина.
— А вы проводите до метро? Согреетесь, — сказала она.
Мужчина помедлил, и они ушли. Милиционер в валенках с галошами прошел мимо. На полушубке хрипела рация. Взглянул. Отвернулся.
И, боже мой, какой одинокой, несчастной, не нужной никому почувствовала я себя вдруг в этот миг, с больной головой, с ломящим сердцем, с гнетущей душу тревогой. Зачем же мне все? Международная медаль.. Вообще, вся моя жизнь, как будто уже истекшая.. Зачем? Кому?
588
Гоше с Тимошей? Девочкам, которые помчались «любиться», официантке, что спокойно-нагло обсчитала и весь вечер давала мне понять, что я — де-ревня, молодящаяся старуха, инородное тело в храме денег, «деловых» и кабацкого «щастья». Зачем все? «Зачем?» — думала я. А сердце сжимало, сдавливало. Голова кружилась. И уже не хватало воздуха. Вот бы воды, что ли, глотнуть.. Вот бы.. воды..
Я захотела сесть на парапет спиной к гранитному обрыву и села. Но опять тот же милиционер подошел ко мне.
— Вы бы отошли, гражданка, — сказал он, вглядываясь в меня. — Сидеть тут нельзя. Свалитесь, убьетесь. Встаньте, пожалуйста, отойдите.
— Ну, а если.. свалюсь-убьюсь.. Что? — спросила я, через силу улыбаясь ему.
Он посмотрел.
— А я за вас буду в ответе.
— …
— Вам плохо, что ли?
— Нет. Ничего. Уже проходит. Ничего..
— Вас, может, проводить? Вы из гостиницы?
— Да. Я из гостиницы. Спасибо за заботу. Не надо провожать. Сама.. Тихонько встала, пошла. Сердце болело ровнее. Пробило на башне
двенадцать. Город затихал. Лишь шумел машинами мост. Спал холм за стеной. И спокойнее текла вдаль река. Да резко выносились луковицы пестрого храма со спящими в мутном небе крестами.
И ТОГДА ВДРУГ, как от чьего-то внятного гласа, я поняла: НЕТ! НЕ ЗРЯ! Ничто не бывает зря! И жизнь моя, прожитая и выстраданная, в лучшей ее части, наверное, БЫЛА НУЖНА, как тысячи тысяч других жизней, чтобы вот так спокойно засыпал этот город, стоял холм, шумел мост, текла в вечность река. И прыгали даже Гоша с Тимошей.. Ведь по плану дьявол а здесь должна была остаться лишь выгорелая пустыня. Лишь пустыня...
Вернулась в гостиницу, в свой номер. Разделась. Легла. Сердце болело
589
уже тише, билось спокойнее. Но не могла уснуть, лежала, ворочалась, слушала, как засыпает гостиница. Где-то ходили и кричали. Где-то еще пили. Кто-то стучал мне в стену. Наверное, Армен. Слышались возбужденные голоса. Но постепенно и они стихли. Лишь трубили изредка водопроводные трубы и краны. Затихли и они. Я уснула. И тотчас, а может быть, не тотчас, я увидела: шел и шел куда-то во мглу, в осеннюю тьму поезд, нескончаемый эшелон, вагон за вагоном, вагон за вагоном. Он шел и шел, и вдруг с одной из его площадок спрыгнул, побежал ко мне худощавый человек в шинели. Я узнала сына! Это был он! Мой сын! Мой долгожданный! Он подбежал ко мне, и мы стояли, я вглядывалась в его лицо. Я не видела его уже пять лет!
Ни разу. И вот сын стоял передо мной в шинели, в фуражке, с каким -то вещевым мешком на одном плече.
— Как ты? Как? Что? — жадно спрашивала я, глядела и радостно трепетала. Значит, жив, жив! — радость тепло заливала душу. Значит, он живой!
Что отвечал мне сын? Не помню. Вроде бы утешал, как обычно:
— Все хорошо. Ничего.
Но я чувствовала, я чувствовала, сейчас мы расстанемся. И опять надолго-надолго.
— Как ты? Как? Может быть, останешься? — вдруг пришла мне догадка. — Может быть, останешься?!
— Нет. Что ты... Вон... — кивнул на все идущий, идущий мимо в осеннюю тьму поезд.. — Надо бежать! Повидались.. Надо! — Он кивнул мне
вот уже бежал к эшелону, мелькнул, исчез...
Резкий звонок оборвал мой сон. Вскочила, непонимающая, в слезах. Где? Что? Кто звонит?
Верещал телефон у изголовья. Было серое утро. Едва светало. Звонила