Весталка
Шрифт:
— Тогда.. учись. — Открутил крышку фляги, нюхнул, сморщился, достал с окна две жестянки-манерки, зеленой кружкой из-под стола черпнул воды. Как-то особенно дохнул, влил спирт в рот и тотчас же четко запил из кружки.
— Х-хах, — отхакнулся он и подмигнул. — Ух, харра-шо-о.. Ну?
153
Видела? Выдохни и — давай! Вся дела! Теперь давай вместе. За тебя!
— Товарищ капитан! Увольте меня. Не пила и не буду. Я не ломаюсь. Не могу.. Не могу пить спирт.
Глаза капитана знакомо сузились.
— Да ты что?! Как ты смеешь отказываться? «Не могу».. «Не хочу»! Фронтовая сестра? Стыдно! Стыдно, Одинцова.. Ну, будешь?
— Нет! — сказала я.
Он плеснул спирту. Выпил так же ловко. Глотнул из кружки. Отдуваясь, глядел на меня, как бы прикидывая, какое наказание мне дать.
— Ну, ты, цве-то-чек! — протянул он. — Вот не ожидал! Жених, что ли, есть? А? Или с Глуховым? Со стариком? А? Сестра Одинцова.. Глаша.. Глафира? Фу, что это я.. Лида?
— Разрешите идти! — встала я, понимая, что уйти нельзя.
— Не раз-ре-шаю! — рявкнул он, пригибаясь, и так хватил кулаком по столу, что подпрыгнули кружки-котелки.
— А я уйду.
— Что-о-о? Уйдешь?
Я повернулась. И тут он опять схватил меня.
Жесткие, ужасно жесткие руки ломали меня, тискали, тащили к себе и вниз, к какой-то кровати. Я отбивалась как могла, пыталась вырваться, но он крепко держал меня в обхват за талию, за живот, и я только дергалась, как рыба, и молчала, чувствовала: не справлюсь, ослабею, еще немного, и он повалит меня.
— Дура! Тише ты! Сбесилась! — шептал он, дышал спиртом, тискал меня, пытаясь оттащить к кровати. — Перестань, дура! К звезде представлю.. Ну? Ы-ых.. Ты..
Дверь хаты распахнулась. Влетел ординарец.
— Товарищ капитан?! Ох.. Разре.. шите.. Налет! Воздух!
Капитан отпустил меня. Снаружи слышался нарастающий гул. Ординарец бросился вон. Я кинулась за ним. Скатилась в траншею.
154
Вверху уже выло, свистело опрокидывающим, давящим душу воем. Дергалась, сотрясалась земля..
Нашу дивизию отвели во второй эшелон. Прошел слух — приедет генерал вручать награды.
Полк, выстроенный в поле, напоминал батальон, батальон — роту. Вручал награды начальник штаба дивизии полковник — фамилию не помню. Я знала, что меня представили к медали «За отвагу». Я даже словно видела, как надену эту медаль, буду носить ее, не снимая. «За отвагу»!
Полковник, надев очки, читал список награжденных. Названные выходили из строя. Получали коробочки с орденами или медалями. Я все ждала. Думала: вот-вот.. Смотрела, как в строй возвращаются счастливые, сияющие. Но вот список зачитан до конца. Полковник снимает очки. Еще раз поздравляет с наградами. Звучит как положено: «Служим Советскому Союзу». Служим. Меня в списке нет. А я все еще жду чего-то. Команда «Вольно!». Полковник идет к штабной «эмке». Команда «Разойдись!». А я все еще чего-то глупо, совсем уже по-детски жду.
Почему я так ждала эту награду? Не заслужила? Может быть.. Не спасла? Или Бокотько умер?
Роты расходились. А я все стояла на месте, склонив голову, разглядывала избитые кирзовые сапоги. На меня оглядывались, подшучивали.
— Сестренка! Чего потеряла?
— Давай найдем вместе!
Скорым шагом подошел лейтенант Глухов. Был взволнован не меньше меня, лицо красное:
— Что это такое, Одинцова? Я же... Я все подробно описал, представил тебя. Отдельно доложил комбату. Как так? Не понимаю.. — смотрел на меня растерянно, будто спрашивал и извинялся. Впервые видела флегматичного лейтенанта таким растерянным.
155
— Значит, не достойна.. — подавляя рыдание, кое-как пробормотала я
пошла прочь. Что-то будто душило меня, давило горло, солью ощущалось в глазах. Горе — нет! Несвершившаяся мечта? И тоже, пожалуй, нет. Ну не дали — и что ж? Этой «За отвагу» не кидаются. Но у меня до сих пор будто что-то порвано в животе, болит, не дает дыхнуть.. И вот так — оказывается, я ничего не сделала.
— Слушай, Одинцова.. Лида! — догнал ротный. — Не вешай нос! Поняла? Это несправедливость.. И я все выясню.. Ты — потерпи.. Не узнаю у комбата, пойду выше, в полк. Слышишь? Успокойся.. Не вешай нос, говорю.
Вечером, совсем растерянный, сбитый с толку, мрачный до сизой крови, он опять нашел меня. Сказал, что выяснил, почему не наградили. Комбат разъяснил: будто бы есть приказ или указание не награждать орденами и медалями медработников, санинструкторов, тыловиков, представление будто бы отменили вверху. Полещук ни при чем. «Не верю я,
— сводя брови, закончил ротный. — Не верю. Не может быть такого указа. Терпи! Добьемся правды. Понимаешь? Добьемся..»
Все я понимала. Все.. А точнее, ничего не понимала, не могла взять в толк, что люди и здесь остаются людьми. И что здесь тоже есть нелюди.. И еще убедилась — беда не ходит одна. Утром прибыла почта. И я получила, наконец-то получила письмо из дому! Оно было написано не материнской рукой и даже без обратного адреса. Все это удивило меня, предчувствие заставило вздрогнуть.
Руки мои тряслись, колени подгибались. Письмо обжигало пальцы. Что там? Что? Я боялась открыть, держала треугольник в руке. Только собравшись с духом, наконец развернула — треугольник из школьной мусоленой бумаги в линейку. Писала квартирантка. Эвакуированная беженка. Ровненький малограмотный почерк. Страшные слова. «Уважаемая Лида, извещаю о скорбном случае. Ваша мать..» Дальше строчки запрыгали, земля заходила, зашевелилась подо мной. Я бросила письмо, будто держала пальцами извивающуюся змею, и вот она изловчилась... и сейчас я побегу,