Шрифт:
Annotation
Исторический сюжет в сочетании с современной лаконичной манерой письма придает особую привлекательность произведениям Исмаиля Кадарэ — албанского писателя, многократного претендента на Нобелевскую премию. Предлагаемая вниманию читателя новелла характерна для Кадарэ: она о волнующей не только его теме Востока и Запада, об устремлении из мира несвободы в свободный мир. Как отмечал один из французских критиков, Кадарэ «с необычайной легкостью обращается к истории, находя в ней множество созвучий с современностью».
Ольга Колпакова. От переводчика
Исмаиль Кадарэ. Вестник беды (Islama пох[1])
I
II
III
IV
V
VI
VII
VIII
IX
X
XI
XII
notes
1
2
3
Исмаиль Кадарэ — имя в современном литературном мире известное. Талантливый албанский поэт, прозаик, эссеист, заслуживший лестные оценки у таких литературных мэтров, как Джон Апдайк и Робер Мерль. Однако рискну утверждать, что наш читатель с его творчеством почти незнаком. О прозе Кадарэ он может судить по единственному переведенному у нас роману «Генерал мертвой армии» («ИЛ», 1989, № 6). А ведь это — его ранний роман, опубликованный в Тиране еще в 1963 году.
Между тем в Москве, где в Литературном институте прошли студенческие годы этого одного из лучших, если не лучшего писателя Албании, еще в 1961 году в переводе Давида Самойлова вышли отдельным сборником его ранние лирические стихи. Но потом об их авторе на тридцать лет словно забыли. Так уж случилось, что не заладились отношения между маленькой Албанией и «ее старшим братом» — Советским Союзом, а вернее сказать — между их вождями. И из поля нашего зрения пропала почти на 30 лет албанская литература. Да что там литература. Много ли мы вообще в эти годы знали о том, что происходило в Албании?
Впрочем, причиной того, что Исмаиля Кадарэ не переводили, было не только и не столько охлаждение в наших отношениях. Истинной причиной было то, что в его произведениях можно было прочесть вещи по тем временам «крамольные». Кадарэ писал о нас не совсем то, что тогда было принято писать.
А Литинститут, пожалуй, мог бы гордиться своим питомцем, ставшим одним из признанных европейских писателей. С конца 60-х годов книги его перешагнули границы родины. Они выходили одна за другой во Франции, благосклонные критики которой сделали немало, чтобы этот писатель из маленькой страны стал популярен. «Обладающий универсальной культурой, — пишет о нем французский поэт и критик Ален Боске, — Кадарэ не ощущает нужды предавать Горького, чтобы любить Кафку. Он достиг высот, позволяющих претендовать на первую Нобелевскую премию, которой когда-нибудь будет удостоена его страна. И это не преувеличение».
Произведения Кадарэ переводились в 70—80-е годы на десятки иностранных языков. Но только не на русский.
Романом, который принес Исмаилю Кадарэ первый и заслуженной успех, который заставил заговорить о нем, был именно «Генерал мертвой армии». В этом романе, как и в последующих, Кадарэ использовал излюбленный прием — показывать свою страну, свой народ со стороны, глазами сторонних наблюдателей. Албания и албанцы в столкновении с внешним миром — вот объект самого пристального внимания писателя.
Не меньший успех у французской критики, а затем и у критиков других европейских стран имели одна из самых лиричных и отмеченных особым изяществом книг Кадарэ «Хроника в камне» и роман «Крепость».
В каждой национальной литературе есть свои любимые эпохи. Для Албании это — борьба Скандербега против османского ига. Роман «Крепость» обращен к этой легендарной странице родной истории. Крепость у Кадарэ становится образом-символом, призванным воплотить дух сопротивления, стойкость албанцев перед лицом врага — будь то пятнадцатый век или середина двадцатого.
«Суровая зима» вызвала во многих странах Запада новый всплеск интереса к Кадарэ. Не стоит объяснять, чем привлек западных издателей роман о противостоянии «маленькой, непокорной» Албании и одной из сверхдержав. Достаточно сказать, что среди персонажей этого многопланового произведения, представляющего собой албанскую версию разрыва отношений между Москвой и Тираной, множество исторических лиц, в том числе Хрущев, Косыгин, Андропов, Микоян.
В центре романа — жизнь одной семьи в Тиране, описанная на фоне драматических событий той зимы. Главный герой, журналист Бесник Струга, оказывается свидетелем неповиновения Энвера Ходжи кремлевским властителям. В «Суровой зиме» Энвер Ходжа предстает «мудрым и дальновидным политиком», решительно отстаивающим позицию своей страны от «ревизионистов всех мастей». Сегодня Кадарэ, пожалуй, не избежать упреков в том, что многие страницы этого романа написаны в угоду тогдашней политической конъюнктуре. Однако вряд ли можно сказать, что роман не интересен, что в нем нет сцен, написанных рукой художника. Впрочем, думаю, сегодня сам Кадарэ не все принимает в себе вчерашнем: слишком сильно изменился мир вокруг нас. Именно неудовлетворенность жизнью в Албании, тем курсом, который проводил Рамиз Алия, заставила Исмаиля Кадарэ два года назад попросить политического убежища во Франции. Он заявил тогда, что вернется на родину, когда там победит демократия. Этот день настал, и он вернулся.
Он возвращается и к нам. Первым прервал молчание вокруг его имени журнал «Иностранная литература». Переводится на русский «Суровая зима». Возможно, придет черед, и мы прочитаем продолжение «Суровой зимы» — роман «Концерт в конце зимы», описывающий разрыв Албании с «ревизионистским» Китаем, и «Сумрак степных богов» — воспоминания о друзьях по Литературному институту в Москве, и историческую повесть «Дворец снов» о тотальном контроле власти над умами людей, другие книги. Как отмечал один из французских критиков, Кадарэ «с необычайной легкостью обращается к истории, находя в ней множество созвучий с современностью». Исторический сюжет в сочетании с современной лаконичной манерой письма придает особую привлекательность его произведениям. Такова и предлагаемая новелла, характерная для Кадарэ. Она о волнующей не только его теме Востока и Запада, об устремлении из мира несвободы в свободный мир.
Исмаиль Кадарэ. Вестник беды (Islama пох[1])
I
Никогда еще Хаджи Милети не желали перед дальней дорогой столь часто счастливого пути, как на этот раз — в начале сентября, перед тем как отправиться ему на Балканы. Уже не первый год служил он караванщиком в заготовительной конторе дворца Шейха уль-Ислама, и поездки в самые отдаленные уголки империи стали для него делом вполне привычным. Какие только грузы не перевозил он: от старых ковров, отслуживших свой век в столичных мечетях и предназначавшихся теперь для провинциальных, и до суконных плат с изречениями из Корана, которые распределялись по захолустным городам, отдаленным селениям или военным гарнизонам, где, судя по донесениям инспекторов или поступавшим анонимным письмам, их не хватало, а то и не было вовсе.
Хаджи Милети, привыкший к дальним странствиям и дорожным хлопотам, на сей раз ощущал какую-то тревогу. И не потому вовсе, что предстояло отправиться в те края, где ему не доводилось бывать раньше. Причина крылась скорее в другом — в том грузе, который он должен был доставить (большом количестве черных покрывал, предназначавшихся для тамошних женщин), и тех слухах, которые долетели до его ушей, пока он собирался в дорогу.
Он старался забыть эти пустые разговоры, успокаивал себя. Дело предстояло обычное. Да и груз, который он должен был везти, мало чем отличался от тюков с молельными ковриками и уймы других вещей, которые он не раз и не два развозил по городам и весям.