Вестники времен. Дороги старушки Европы. Рождение апокрифа
Шрифт:
— Одно слово, мафия, — отозвался Казаков на объяснения Гунтера. — Всё схвачено, всё завязано. Интересно, где их крёстный отец? Марио Пьюзо не читал? А-а, он же после войны свой роман написал…
Разговаривали долго. Если вначале Роже де Алькамо относился к Мишелю с обычной вежливостью дворянина, сумевшего помочь другому представителю своего сословия в опасной ситуации, то, когда прояснились кровные узы, Роже оставил свою сицилийцскую гордость и счёл норманнского рыцаря едва ли не ближайшим членом семьи. Поминали многочисленных предков, выпили за здоровье барона Александра и супруги самого Роже — госпожи Маго де Алькамо, дочери одного из отпрысков французской семьи де Валуа. Потом выпили ещё за что-то или за кого-то, потом за Крестовый поход, потом помянули добрым словом королей Ричарда и Танкреда, благо сестра английского монарха, леди Иоанна, много лет была сицилийской
В общем, знакомство, коему способствовало отличное сицилийское вино, шло полным ходом.
— Мессиры! Эй, кто-нибудь меня слышит?
Человек, стоявший в дверях трактира, несколько раз безуспешно воззвал к сицилийским mafiosi, но, поняв, что бессмысленно обращаться к пьяной компании, подошёл непосредственно к Роже и тронул его за плечо.
— Де Алькамо! Эй! Ау! Вы меня так встречаете?
Он обвёл плавным широким жестом напрочь разгромленную обеденную залу «Солёного осьминога» и улыбнулся в бороду. Сицилиец посмотрел на нового гостя с прищуром, однако узнал.
— О! Мессир Райн…
— Мессир Ангерран де Фуа, — как-то слишком поспешно перебил Роже незнакомец. Казаков, как он ни накачался мгновенно пьянящим светлым вином, громко прошептал Гунтеру на ухо:
— Второе предсказание сбылось. Сначала кабацкая драка, потом таинственный незнакомец. Слышал, как оговорился Роже?
По причине того, что это произносилось на английском языке, принятом в XX веке, их, к счастью, никто не понял. Впрочем, по мнению Гунтера, никакой особенной таинственности в приятеле Роже де Алькамо не замечалось. Хорошо одетый статный пожилой человек лет пятидесяти. Слева на поясе меч в богатых ножнах. Морщинистое продубленое лицо, принадлежащее либо моряку, либо обитателю Палестины или Африки, привыкшему к горячему дуновению пустынь. Рост высокий, держится прямо. Синеватый шрам справа на открытой воротником шее. А самое потрясающее — это глаза. Два светло-голубых бездонных колодца, которые должны принадлежать отнюдь не пожилому рыцарю, а семнадцатилетнему мальчишке: синие пятна на коричневом лице, в которых отражаются хитрость, задор, веселье и безмерное удивление окружающим миром.
— Ангерран, садитесь, — разбитно пригласил Роже и подвинулся, освобождая место на скамье. — Вообразите, я встретил родственника! Знакомьтесь, это шевалье Мишель Робер де Фармер.
— Вас засунь в Аравийскую пустыню, — хмыкнул седеющий мессир де Фуа, — вы и там родственников отыщете. Впрочем, рад встрече, господин де Фармер. Роже, безусловно, я выпью с вами, однако к завтрашнему утру мне следует быть в Мессине.
— Всё готово, — полупьяно, полутрезво кивнул предводитель mafiosi, — лошади ждут, подставы по дороге есть. Да и ехать-то, если вдуматься, совсем недолго…
— Благодарю, Роже, — отозвался Ангерран, присаживаясь, и вполголоса пробормотал: — Давно же мы не виделись…
Дуновение Ханаана [47] — I
Поздним сентябрьским вечером, когда солнце уже зашло, но полумесяц пока что скрывался за Елеонской горой, к стенам великого города подъехал одинокий всадник в арабской одежде. Выглядел он человеком богатым — белый с серебристой оторочкой бурнус, изукрашенный необработанными камнями пояс, на котором красовалась сабля с эфесом чистого золота; небольшой тюрбан, оконечье которого прикрывало лицо человека, свит из ярко-голубой шёлковой полосы и украшен вычурной багдадской брошью с синими аметистами. Сразу видно — эмир или тысячник войска светлейшего султана…
47
Ханаан — древнее доиудейское название Палестины, происшедшее от племени хананеев. Ханаан включает в себя Галилею, Самарию (север) и собственно Иудею (юг).
Только почему столь важный человек путешествует в одиночку? Нынче на дорогах неспокойно, банды потерявших землю крестьян или беглых рабов частенько угрожают даже небольшим отрядам или караванам, а тут — одинокий путник. Впрочем здесь, под стенами Столицы Мира, ему ничего не могло угрожать. Салах-ад-Дин и его воины умели поддержать порядок в городе и окрестностях.
Одетый в белое путник, впрочем, прекрасно знал, что такое безопасность и берег свою жизнь — охрана осталась в Вифлееме, стоящем на две лиги южнее, а дорога на Иерусалим великолепно охранялась разъездами арабской конной гвардии, подчинявшейся лично султану. Перед закатом десятник одного из разъездов остановил путешественника, спросив подорожную, однако, увидев на листе пергамента жёлтую печать с полумесяцем и витиеватой цитатой из Корана, только приложился к ней губами и пожелал благородному незнакомцу счастливой дороги.
Двухдневный путь по суше, от Аскалона через Ливну, Етам и Вифлеем закончился здесь, под стенами Верхнего города. Всадник миновал развалины Пилатова водопровода, посматривая направо, определил, что где-то здесь, за коричневато-жёлтой стеной, должен находится дом Тайной вечери и Давидова гробница, однако поворачивать к Навозным воротам не стал — его ждут у Яффских врат и обязаны будут проводить…
Второго октября исполнялось ровно два года со времени, как Иерусалим был торжественно возвращён мусульманам — франки ушли сами, ибо защитники Святого Града быстро уяснили, что сопротивляться Саладину бесполезно, и штурм вызовет лишь новые жертвы, страдания и осквернение храмов. Барон Ибелин, франкский военачальник, и патриарх Ираклий бескровно сдали город, а султан сарацин вновь, в который уже раз, проявил качества, сделавшие бы честь любому европейскому рыцарю — позволил Ираклию и магистрам орденов Храма и Святого Иоанна выкупить свои жизни и свободу тысяч бедняков, отпустив христиан с миром.
Теперь стены Святого Града подновлены, навешены новые ворота. В мечети Омара любой правоверный может воздать хвалу Аллаху, но и христиане, с дозволения султана, могут беспрепятственно навещать свои святыни. Иудеям разрешили открыть синагоги. Салах-ад-Дин, в противовес мнению франков о сарацинах, как о чудовищах и язычниках, обладал удивительной веротерпимостью и великодушием. Только вот долго ли продлится благорасположенное настроение султана? Даже самого спокойного и флегматичного человека можно вывести из себя…
Всадник натянул поводья гнедого аргамака перед освещёнными факелами Яффскими воротами — разумеется, створки закрыты. Ночь. Оставалось только окликнуть стражу.
— Кому не спится? — раздался сверху, из темноты, высокий голос — как видно, охранитель ещё молод. Чуткий слух путника различил тихое поскрипывание натягиваемой тетивы лука.
— Аухад аль-куфат! [48] — выкрикнул всадник по-арабски. Наверху замешкались, соображая.
— Кафи-л-куфат дийа-л-милла, [49] — последовал наконец уверенный ответ, а человек на коне незаметно усмехнулся про себя: «Такой же хвастун, как все сарацины. Придумать настолько пышные опознавательные слова! Ставлю свою честь и состояние — подразумевал самого себя!»
48
Единственный из могущественных! (арабск.)
49
Могущественнейший из могущественных — есть свет Веры (арабск.)
Зашуршали тщательно смазанные петли правой створки ворот. В полукруглом арочном проёме возник человек — бородатый сарацин в казавшемся сером среди ночной темноты халате. Он выжидательно посмотрел на всадника, не торопясь кланяться и приветствовать. Только когда в его руках оказалась подорожная с жёлтой печатью, бородач коснулся ладонью лба, губ и груди, тихо сказав:
— Хвала Аллаху, ты здесь. Господин ждёт тебя. Следуй за мной.
Сердце всадника заколотилось в два раза быстрее, когда его лошадь переступила границу, отделявшую Город от прочего мира. Он и раньше бывал в Иерусалиме, но постоянно, всегда и каждый раз, испытывал одно и то же чувство — будто душа касалась некоей великой тайны, незримого чуда и неземного волшебства, свято хранимых за стенами в тайной для смертных обители. Ты ходишь вокруг неё, знаешь, что она здесь, но коснуться, тронуть рукой… Никак. Частица Бога доселе обитала в Иерусалиме. А Господь таинствен и непознаваем. Какое счастье, что можно хотя бы чувствовать Его близкое присутствие и знать, что Он видит тебя.