Весы
Шрифт:
Из больницы я поехал прямо домой. Мне никуда не хотелось идти, ничего не хотелось видеть. Город меня не интересовал. Люди мне были неинтересны. Их лица не нравились мне, казались противными. Какое там творчество, какое искусство! Что за чепуху нес этот чабан! Какие чувства могут волновать этих людей, которые бродят по улицам как слепые! Что они могут видеть, кроме своих мелких житейских забот! Сейчас я тосковал по больнице, по моей белой палате, по громадному летнему дубу, заполнявшему всю раму окна. Кой черт дернул меня уйти оттуда, чтобы затеряться в бессмысленной толчее человеческого муравейника! Я свернул в какой-то переулок и не только заблудился, но и потерял направление. Наконец пришлось остановить
– Товарищ Балевский, что вы тут делаете?
– Тебя жду, – заявил я.
– Не надо так шутить, – укоризненно сказала она.
– А я и не шучу. Тебя, собственно… как зовут?
– Магда!
Действительно, странно: я ни разу не поинтересовался, как ее зовут. Зачем людям имена, они не должны иметь имен.
– Понимаешь, Магда, я, кажется, заблудился в этих переулках, как котенок. Ты не покажешь мне дорогу домой?
– Конечно! – воскликнула она и покраснела еще сильнее.
Магда села в машину рядом со мной, сложив коленях тонкие и чистые девичьи руки. В эту мину мне очень захотелось взять ту из них, что поближе мне, левую, и поцеловать нежные пальчики. Было ужасно жаль ее, эту малышку, которая появлялась в мо палате будто светлый луч. А сейчас казалась такой поблекшей, такой беспомощной, такой… никакой. Пусть бы и она, и другие так и жили там, в больнице, зачем пускают ходить по этим некрасивым улицам, в этой ничтожной одежде…
– Какая у вас красивая машина, – сказала она, – вас все красивое. И жена у вас красавица. Говорят, она – одна из самых элегантных женщин в Софии. Как прошла мимо меня, даже не взглянула.
– Это очень плохо.
– Нет-нет, я ничего плохого не хотела сказать. Си не знаю, зачем брякнула такую глупость.
– Магда, будь ты моей женой, что бы ты делала? – Что бы я делала? – она взглянула на меня, на миг в ее глазах вспыхнула искорка безумной надежды, – бы на вас стирала, гладила, я бы для вас готовила по два, нет, по три раза в день…
– Целовала бы…
– И целовала бы, – отважно повторила она, – пока у меня голова не закружится… Пока у вас голова закружится…
– Магда, Магда, – с горечью сказал я, – для чего мы живем, если наши лучшие надежды никогда сбываются…
– Никогда, – подтвердила она. – Вот и обманы ешь себя, как можешь…
Мы подъехали к дому. Я поставил машину на тротуар, мы вышли, и на прощанье я на самом деле поцелвал ее тоненькие пальчики. Она поспешно отвернулась и как слепая пошла по серому некрасивому тротуару. Сам того не желая, я немного подождал, обернется или нет, но она, слава богу, не обернулась. Я поднялся к себе. Лидия сидела у телевизора как загипнотизированная и смотрела фильм. Молодая девушка в белой блузке стояла у окна со старинным переплетом; за окном хлестал дождь, крупные капли стекали по мутному стеклу. Должно быть, какой-то гений намекал, что это не дождь идет, а плачет ее душа, раненная каким-нибудь проходимцем вроде меня. Я виновато помолчал, потом сказал:
– Лидия, я задыхаюсь в этом городе. Давай поедем завтра куда-нибудь.
– Куда? – спросила она, быстро глянув на меня. Я вздрогнул. Такой же взгляд, с той же искоркой безумной надежды.
– Да куда угодно, лишь бы за город. Только тут она оторвалась от экрана.
– Тогда давай съездим в Боровец, ты любишь там бывать. Или хотя бы на Аистово гнездо.
Я даже не спросил, что это за гнездо, оно меня не интересовало. Я был слишком удивлен самим собой. Впервые с тех пор как открыл глаза, как почувствовал самого себя, я увидел кончик своего пальца, пальца моей настоящей человеческой руки.
Чем дальше оставался город, тем яснее и чище становился воздух. Дома и деревья казались близкими и удивительно зримыми. Глаза мои стремились поглотить и навсегда удержать в памяти все вокруг, во мне была совершенная уверенность, что я – единственный человек на планете, который знакомится с ней таким невероятным образом. Оно и понятно. Кто, кроме меня, увидел ее впервые в сорок шесть лет? Я вел машину не торопясь, медленно, стараясь ничего не упустить. Лидия молча сидела рядом, смотрела перед собой и, наверное, ничего не замечала. На этот раз я ее очень хорошо понимал: замечать было нечего. Таков человек и такова любая жизнь: быстро привыкает, легко насыщается и замыкается в себе. Кто знает, может быть, именно поэтому природе пришлось изобрести смерть. У жизни не хватает сил быть вечной – по крайней мере, у этой жизни, на планете, где мы живем.
Наконец, мы выбрались на высокое плато. Всего один-единственный просвет открывался отсюда к озеру, но мне и этого было достаточно. Я смотрел, затаив дыхание, почти без чувств. Сердце мое готово было взорваться, но я держал себя в руках. Оно бы наверняка разорвалось и разлетелось, как новая вселенная, если бы не мои усилия. Как знать, может быть, вселенная так и родилась – из живого сердца, на берегу какого-нибудь залива.
– Почему ты остановился? – спросила Лидия.
– Просто так! Решил передохнуть!
Я снова тронул машину, все так же медленно.
– Лидия, знаешь, как произошла вселенная? Из обыкновенного человеческого сердца, которое разорвалось от любви. Или от досады, все равно… Смотри, смотри, кто это? На асфальте сидели какие-то птицы. Очень красивые птицы, почти как голуби, с желтыми и голубыми полосками на крыльях.
– Не знаю. Может быть, удоды.
– Какие там удоды! Удод весь желтый, с хохолком на голове.
А это я откуда взял? Даже представить себе не могу. Может быть, память начала просачиваться сквозь какие-то трещинки… Из-за поворота вышла машина, птицы взлетели – все сразу, как одна.
– Лидия, – снова начал я, – уже столько дней я дома, и никто ни разу не зашел меня навестить. Неужели у меня нет ни близких, ни друзей на этом свете?
Она явно смутилась.
– У тебя есть друг, – не глядя на меня, объяснила Лидия, – но он сейчас за границей.
– А кто это?
– Я тебе говорила… Христофор… но ты не обратил внимания.
Некое странное чувство овладело мной.
– Христофор?
– Да, твой заместитель. Но и он вряд ли может назвать себя твоим другом. Скорее, он твой раб. Или твое второе «я», если тебе так больше нравится.
– Но это немало! – удивился я.
– Совсем немало. Особенно для него. Он обязан тебе всем. Ты его открыл, ты его утвердил, ты его продвигал. Ты даже сделал его своим заместителем, хотя к этому было много препятствий. Ты прямо заявил своему министру, что если он не подпишет назначение, ты уйдешь из управления. И ты бы это сделал, глазом не моргнув.
– А кто он по специальности?
– Тоже архитектор, но по интерьеру. Кажется, способный человек, хотя есть люди способнее него, по крайней мере, так говорят. У него премии со многих конкурсов, его ценят, часто приглашают обставить дачу или квартиру. Правда, он немного ленив, как все скептики и резонеры, но помеха была не в этом. Сколько бездарных людей неудержимо продвигается наверх, и никто не обращает на это внимания… Дело в том, что Христофор – из старой буржуазной семьи. Хотя это не совсем точное определение, просто у нас принято так говорить. В общем, это люди из высшего государственного аппарата, – дипломаты и прочее. Защищать такого человека – бросить тень недоверия на самого себя. Но ты это сделал. По-моему, он тебе нужен.