Весы
Шрифт:
Ест он обычно прямо в комнате, расчищая место на письменном столе, продолжая читать за едой. Он засыпает в рабочем, кресле, просыпается, вздрогнув, несколько секунд боится пошевелиться. Бумаги повсюду.
Ранним вечером они сидели на деревянных скамьях открытой трибуны и смотрели, как старики играют в софтбол. На игроках были белые рубашки с короткими рукавами, длинные белые штаны и черные галстуки-бабочки, а также бейсболки и белые кроссовки. Раймо пришел от галстуков в полный восторг. Галстуки показались ему очень к месту – стиль истинного янки.
Фрэнк сидел на один
– Я все еще думаю про горы, – сказал он.
– Он все еще думает про горы. Ты взгляни только на этого парня на первой базе. Ручаюсь, ему не меньше семидесяти пяти. И он все еще танцует вокруг базы.
Но Раймо тоже думал о горах. Во время «Движения 26 июля» он был с Кастро, среди голодной толпы бородачей. Фидель тогда был своего рода магической фигурой. Никто не сомневался, что он – носитель силы, легенды. Высокий, сильный, длинноволосый, поминутно сквернословил, мешал в одну кучу заумную теорию и обыденную речь, вездесущий, всезнающий, задавал вопросы солдатам, крестьянам, даже детям. Он сделал так, что люди ощущали революцию кожей. Идеи, свистящие слова отзывались трепетом во всех органах чувств. Он был похож на Иисуса в ботинках, проповедовал всюду, скрывая свое истинное лицо от кампесинос, пока время не обнажило трагической правды.
– Было ужасно, – сказал Фрэнк. – Болезни, голод, дожди. Но еще и потому, что я никогда не был уверен в своих целях. Когда я думаю о горах, то в основном вспоминаю это мое замешательство. Меня тянуло в две стороны одновременно. Поэтому и было так сложно.
Это правда. Франк всегда был немножко «гусано», тайным поклонником Батисты. Теперь все они стали гусанос, червями-антикастровцами, если выражаться языком левых Но Фрэнк всегда был наполовину червем, наполовину «батистиано», даже когда сражался за Фиделя.
Кастро любил вспоминать первые дни восстания, до того, как Фрэнк и Раймо отправились в район Сьерра-Маэстра. Двенадцать человек с одиннадцатью винтовками. Раймо теперь понимает, что режим был свергнут не за один день, не только за 2 июля. С первой же минуты Кастро начал изобретать удобную историю революции, чтобы оправдать свое алчное стремление к власти, чтобы стать Максимальным Лидером.
Игрок на третьей базе занял положение низкого старта – нагнулся и широко расставил руки. Старик на базе послал мяч по линии к левому центру. Его товарищи по команде следили за ним, привстав со скамейки. Солнце запуталось в пальмовых листьях за оградой поля с правой стороны.
– Я сейчас больше, чем когда-либо, думаю о горах, – сказал Франк.
– Потому что ты дурак, парень.
– Но я совершенно не задумываюсь о вторжении.
– Какой смысл думать что об одном, что о другом? К тому же ты потерпел кораблекрушение.
– Сел на мель. Но все же наша убежденность не поколебалась.
– Набитый дурак. Я с берега видел, как начала погружаться корма.
– У нас все еще была надежда, – серьезно ответил Франк.
– Ничего удивительного, что ты думаешь о горах. В горах мы победили.
Франк протянул ему апельсиновый напиток, в банке еще оставался глоток. Они глядели, как старики в галстуках-бабочках выбивают противников из игры, серьезнее и внимательнее мальчишек, механически точные в свои семьдесят. Они вспомнили, как Фидель использовал бейсбольные термины в разговоре
Раймо повез приятеля домой. Конечно, Фрэнк все время думает о горах. Он провел в горах двадцать три дня. Он ныл каждый день из этих двадцати трех, и когда дочитал свой жалобный молитвенник, вернулся в педучилище. Учить детей тех людей, которые рубили тростник для сахарных магнатов, детей, которые бесплатно чистили и упаковывали стебли этого тростника.
Здание, где жил Раймо, располагалось между рекой Майами и стадионом «Орандж-Боул». Он припарковал машину, отвел собаку к гидранту и направился в дом. Вонючая жара. Первым он услышал транспортный гул от подвесного моста Северо-западной 12-й авеню. Звук чуть громче естественного фона окружающего мира, звук мыслей человека, одиноко сидящего в комнате.
Войска режима боялись гор. Горы означали для них верную смерть. Раймо даже с одной миллионной долей вероятности не мог предположить, что он умрет. В Сьерре он был неуязвим, жирный и заросший, даже во время последней серьезной атаки, когда волны напалма одна за другой выжигали землю и воздух. Они все считали себя неуязвимыми. В этом и был смысл повстанчества.
Он лежал в кровати и думал.
Бросок на Гавану занял что-то около пяти дней. Их встретили с почетом, какой завоевывают герои в книжках. «Очистите страну», – кричали им. Раймо видел много казней. Насильники и палачи режима, люди, загонявшие гвозди в черепа. Их вежливо попросили встать у края траншеи по колено глубиной. Все они скончались по-разному – кто-то упал на бок, кто-то на спину, кто-то раскинул руки, кто-то прижал их к себе, но всех смерть застала врасплох, все умерли с глубочайшим удивлением.
Потом появились коммунисты, которые вводили профсоюзы и деревенские комитеты. Кастро придал им законный статус. Появились «Миги» в ящиках – они только и ждали, когда кубинские пилоты научатся ими управлять. «Мыслите на языке коллективизма», – носилось в воздухе. Индивидуум должен исчезнуть.
Он говорил об одной революции, а дал нам совсем другую. Некоторые области были недоступны для кубинцев. Появились русские и чешские техники, русские строительные бригады повсюду, куда ни кинешь взгляд. Студенты, действовавшие против нового режима, заметили грузовики-платформы, везущие ночами по скоростным трассам длинные предметы вполне определенных очертаний, укрытые брезентом. Шутили, что на черном рынке торгуют пальмами. На самом деле груз состоял из «СА-2», первых советских ракет, прибывших на Кубу. Они оказались здесь, чтобы защитить небеса от высотных шпионских самолетов.
К тому моменту Раймо, ветеран залива Свиней, находился в тюрьме «Ла Кабанья». Да, именно так, бородатый герой превратился в червяка. Двор был обнесен старинными складами и хранилищами, галереи с цилиндрическими сводами теперь использовались как камеры, и в одной сидел он вместе с бывшими кастровскими боевиками и офицерами Батисты, с рабочими, радикалами, профсоюзными деятелями, студенческими лидерами, людьми, которых пытали и при старом, и при новом режиме, обычный кубинский бардак. Дальний конец его камеры выходил на ров для расстрела. Он ждал, когда Джон Ф. Кеннеди его вызволит.