Ветер моих фантазий
Шрифт:
— Большой маленький друг. Ага, — ответил он с акцентом.
Недоуменно уставилась на него. До меня не сразу дошел смысл его слов и то, что он не правильно понял. А когда сама поняла, ощутила жар в щеках. Я там, наверное, аж покраснела.
Парень насмешливо сощурился, и его черные глаза утонули в полосках густых черных ресниц. Не выдержав его долгого и прямого взгляда, смутилась и потянулась за мобильником, будто пронзенная вибрацией от внезапно нагрянувшего смс.
— Яй, лекции закончились! — радостно возопила я, увидев время на экране.
— Одна будет, — невозмутимо заметил китаец, возвращаясь к своему блокноту, впрочем, держа его так, чтобы стоящая боком обложка прятала от меня его содержимое.
— Че?! — взвыла я.
— Философия будет. Учитель сказал.
— Э… — растерянно огляделась, рассматривая пустую аудиторию, в которой никого не было.
Даже в коридорах царила непривычная тишина.
— А где все?
— Все ушел.
— Ушли?
— Философия будет, — сказал он с сочувствием, как пенсионерки объясняют мелким карапузам, что такое автобус и почему он движется сам, хотя его никто за веревочку спереди не ведет.
— А… че?! Почему вечером?
Ставить философию не с утра — это же адовы пытки! Это ж надо всякую муть записывать, от которой безумно спать хочется!
— Учитель сказал: будет философия, — он невозмутимо передернул плечами.
Ручка упала и прокатилась. Парень шустро кинулся прикрывать блокнот и только затем полез доставать ее ногой из-под стула моей парты.
Так, я вроде бы сторонница синего диплома и красного лица. С другой стороны, на уроках Петра Семеновича может удастся поспать? А дома будет мама зудеть над ухом и брат, кстати, может приехать. Тогда опять громкая музыка и шум стрелялок из-за стены. Короче, никакого покоя. Кстати, близилось полнолуние, в которое музы звереют и становятся на редкость общительными.
Не то, чтобы этот парень вызывал у меня симпатию и, уж тем более, отнюдь не доверие. Но зверски хотелось спать. Хотелось досмотреть тот сон, если мне повезет, и он все же вернется. И я еще понадеялась, что насиловать меня в стенах вуза ему не припрет в голову. По крайней мере, хотелось бы верить, что даже в аудитории есть камеры. Или что какой-нибудь ботаник забредет, менее стремный. Все-таки, лекция для общего потока. Потому опять села за парту, руки положила на столешницу.
— Когда учитель придет — разбуди, — попросила и опять пристроила голову на скрещенных руках.
Какое-то время тишину нарушали только росчерки ручки по бумаге, деловитые. Пишет? Нет… странно как-то рукой по бумаге двигает. Скорее уж, рисует. И ладно, не до меня ему. Зевнула. И потом я провалилась туда…
Девушка, криво усмехнувшись, достала отломанную руку статуи и со всей силы запустила по большому экрану перед центральным проходом-туннелем к аквариуму с неподвижными людьми. К размаху добавила еще хвост серебристо-белых искр.
Сначала рука просто упала, натолкнувшись на полупрозрачную преграду с вязью каких-то букв. Потом с шипеньем поползли трещины по экрану. И… и он слился на пол лужицей воды.
В этот момент проснулся спящий в кресле напротив мужчина, в ужасе уставился разрушенную технику. Потом, вскочив, яростно уставился на девушку.
Та, гадко ухмыльнувшись, раздавила руку статуи ногой. Какое-то время он смотрел на то, как крошится в песок обломок руки, потом поднял обезумивший взгляд на нее.
— Лерьерра!!! — прорычал он.
Стены задрожали. По стеклам аквариумов пошла трещина. Истаяла дымкой раздавленная рука статуи — и одно из поднявшихся облачек мерцающей пыли коснулось струи липкой, густой жидкости выпучившейся из трещины в стекле аквариума.
Мужчина отчаянно закричал. Но было поздно — смешавшиеся пыль и густая голубоватая жижа зашипели, разъели перегородку… с шипеньем провалились в вывалившуюся наружу жижу, обнажавшую бледные, почти белые неподвижные тела. Натянулись нити-провода, поддерживающие их в стоящем виде. Замерцала, заискрилась голубая жижа вокруг нечаянно образовавшейся смеси… Изошла туманом… туман накрыл фигуры детей и взрослых примерно по пояс. Оборвалось несколько нитей-тросов. Какие-то фигуры взрослых и детей упали в загорающуюся жидкость, растаяв в ней. А другие…
Девушка и мужчина в ужасе смотрели, как выступающие над горящей смесью фигуры искажаются, меняются… Красивые здоровые тела покрывались темной бурой шерстью, густой, противной… спины съеживались, сгибались… руки удлинялись… ноги укорачивались… головы вытягивались, отчего подбородки начинали выступать вперед, губы становились надутыми… выпадали роскошные волосы с голов… Облысевшие затылки покрывались короткой темной шерстью… А потом… потом эти обезьяноподобные существа открыли глаза и уставились на двух напряженно замерших людей…
Какие-то из них еще как-то напоминали людей, хотя и излишне волосатых, да и головы были уродливыми. Какие-то уже превратились в зверей, наподобие обезьян. А потом одна из фигур, звероподобная, мрачно рыкнула и направилась к стоящим людям… И остальные, полулюди и звери, чуть помедлив, последовали за той.
Люди, побледнев — впрочем, кожа у мужчины итак была достаточно бледной — отступили к стене…
Их окружали. Фигура вожака снова издала рык, мощнее и сдвинула губы, обнажая кривые уродливые зубы…
Я вырывалась из крепких лап чудовищ, но они цепко меня держали…
И ругались они какими-то жуткими, непривычными звуками. А потом одна из лап дернула меня за волосы, злобно… Я извернулась, чтобы дать ей в глаз…
И моя рука замерла почти у самого глаза Виталика.
Который, кстати меня держал. Вместе с китайцем.
Тот неловкий момент, когда на тебя смотрят, как на идиота, и ты в ужасе понимаешь, что сейчас действительно ведешь себя как идиот…
— Сашка, че орешь? — мрачно спросил мой друг. И кивнул азиату.