Ветер над яром (сборник)

Кудрявцев Леонид Викторович

— Вижу, вам есть над чем поразмыслить, — скрипуче произнес Шеф. Снова поменял внешность: с экрана смотрел моложавый, несмотря на увядшую, туго обтянувшую костлявые челюсти кожу, “мыслитель”. Раздутый, шишковатый, голый череп синевато отсвечивал. Федора Тихоновича замутило, он едва удержал в груди тяжелый клубок… Сказал негромко:

— Я много думал, Шеф.

— Интересно, интересно… — тонкие губы собеседника саркастически растянулись. — Поделитесь:

Резидент пожал плечами.

— Это не очень интересно. Я и в самом деле слишком много вынес из этих раздумий, чтобы не поделиться информацией.

Во всяком случае, с вами, моим, гм… духовным наставником…

Что-то в его голосе не понравилось Шефу. У “мыслителя” на экране вдруг резко удлинилась шея, зашевелились, выросли бледные хрящеватые уши. Резидент старался не смотреть на экран.

— Наверное, не случайно именно на этой планете прижился один я. Слишком своеобразный мир, если сравнивать с теми цивилизациями, которые мы… гм… поглотили. — Резидент помолчал. Каждая фраза требовала от него немалых усилий.

— Смешно, не правда ли, смешно?.. — Резидент облизнул губы, передохнул. — Каждое из этих завоеваний оборачивалось увеличением посторонних воздействий. Колонизаторы терялись, неспособные довести до ума новые поселения… Оно и понятно, ведь чего стоит высокий интеллект, полностью лишенный личности. Что ж, это наша трагедия… Резидент замолчал, нерешительно перевел взгляд на Шефа. “Мыслитель” с экрана исчез. В радужном квадрате торчала мертвящая, застылая маска. Ее губы, похожие на гипсовые, открылись:

— Непослушание и измена великой Идее непростительны. Ты лишил себя всех возможностей!

Резидент рванулся, заслоняясь рукой… Затем рука обмякла. Лицо его подергивалось. Он дважды пытался заговорить и наконец, запинаясь, выдавил:

— Я знаю… Но я… не мог молчать!

Задохнулся. Заговорил медленней, раздумчивей.

— Было очень сложно… решиться. Я тянул с сеансом связи… прятался Так было, прятался… Но теперь я стал, наконец, самим собой!

Голос Резидента прозвучал победно… Он выпрямился перед экраном, спокойно, свободно улыбаясь.

— Только здесь, на этой планете, я понял, что это значит — быть собой!.. На Земле те, кто хотел выжить, приспосабливаясь, остались на деревьях. А люди… Люди приспособили среду к себе, при всей ее жестокости. Это была настоящая, честная борьба.

Он улыбнулся почти нежно, покачал головой.

— Какие жуткие испытания! Им некогда было даже как следует познать себя. Способности к левитации, к общению на уровне мозговых энергетических импульсов так и остались в зародышевом состоянии. Что ж, это дело наживное, я уже нащупал кое-что, пригодились наши способности… Сколько всего впереди…

— Впереди — ничего не будет, — прохрипел голос, лишенный теперь хотя бы искусственных человеческих красок.

Резидент поднял взгляд, гадливо поморщился при виде новой устрашающей личины, заполнившей экран. Глаз не отвел.

— Блеф, — сказал он твердо и спокойно. — Блеф… Ни один из вас не способен пробить ноосферный заслон. Пройдет несколько лет, пока подберется новая группа резидентов. Я успею, слышишь, успею, люди узнают вас, оборотни…

Изображение на экране заволновалось, пошло рябью, неясный хрип оборвался треском. Приемник вырубился. Резидент сидел перед черным, слепым квадратом кинескопа… Механически переключил антенну. Босые ноги коченели на полу, он неуклюже залез под одеяло.

Трясло.

Федор Тихонович завернулся плотнее. Луна утонула в непроглядной тьме, чернота заполнила комнату, и в этой густой, всепоглощающей темноте бухгалтеру стало жутко. Никто, никто не знает о нависшей опасности… Прикрыл воспаленные веки, ясно видел их — сотни, тысячи безликих, услужливых, настойчивых, твердо запрограммированных Адептом карабкаться наверх по трупам… Федора Тихоновича не оставляла мысль, что непременно, неизбежно что-то случится с ним. Единственным, кто может отвратить, предупредить… Сел. Слабея, прошептал: “Глупости, не верю, не верю — все хорошо”. Стало душно, горчило, пересыхало во рту. Но хуже всего донимало сердце. Билось неровно, замирало, валилось куда-то. Федор Тихонович встал, навалился на стену. “Маша! Маша!” — позвал негромко, жалобно… Похоже, забылся на миг, ибо сразу услышал всполошенный голос жены, свет пробился сквозь щель в двери. Остатками сознания, одолевая все крепнущую боль в груди, ясно понял, что творится там, что за ткани кричат ему, задыхаясь от нехватки кислорода. Еще прошедшим утром, когда там работала совершенная во всех отношениях имитация, правильных параметров мышечный насос, достаточно было одной — двух команд, чтобы исправить неполадки. Но теперь в груди его билось, трепетало, боролось обычное, натруженное за ночь человеческое сердце, и надо было не уступать боли, держаться на ее черной поверхности, дотягиваясь к одинокому светлому лучику, на встревоженный, милый, далекий голос…

Игорь Сидоренко

СИЛА ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОГО ТРЕНИЯ

Я сидел в своем кабинете на третьем этаже, когда раздался вежливый стук в дверь, и вошел он. Маленький веснушчатый толстячок в черном костюме и с двумя газетными свертками под мышкой.

— Василий Филимонович Несушкин, — представился он и, несмотря на свертки, сделал движение, отдаленно напоминающее реверанс. — А вы, если не ошибаюсь, председатель бюро особо важных изобретений?

— Садитесь, пожалуйста, — сказал я и указал ему на кресло против моего стола.

Он поблагодарил и уселся.

— Изобрел аппарат антигравитации! — И он развернул первый сверток. Там оказалась плоская металлическая коробочка с несколькими кнопками.

— На чем работает? — задал я привычный вопрос — На электричестве, на биотоках, на керосине?..

— На энергии недоверия! — победно сказал Несушкин. — На энергии интеллектуального трения.

Произнеся это, он скрестил руки на груди, вернее, на брюшке, и стал внимательно изучать выражение моего лица. Глаза у него были маленькие и веселые, неопределенного цвета, какие-то пятнистые. На фоне усеянного мириадами веснушек лица они совершенно терялись.

Несушкин придвинулся ближе к столу и продолжил:

— Понимаете, при попадании в мозг человека новой мысли, которую ему сообщает другой человек, в мозгу первого возникает сопротивление. Тем большее, чем оригинальнее и непонятнее мысль второго. Происходит явление, которое я условно назвал интеллектуальным трением. Трется эта самая чужая мысль о собственные, причем сила трения зависит от твердости собственных взглядов на ту или иную проблему. Вот вы не верите в мой аппарат антигравитации, так ведь?