Ветер над яром (сборник)
Шрифт:
Караваев слушал Соколова и ему становилось все страшнее и страшнее.
— А вы что думаете, Федор Иванович? — женский голос заставил его очнуться.
— Н-не знаю, — прошептал Караваев. — Не думал… Это неправда… отпустите меня, я больше не буду, честное слово.
— Слизняк! — сплюнул Соколов. — Они уже полутрупы, хранители эти. Что они могут с нами сделать? Пошли отсюда.
Очнулся Караваев в кабине машины. Мимо бежала стена леса, промелькнул щит с надписью “Аэропорт”. Федор Иванович притормозил, оглянулся и вдруг увидел на заднем сиденье машины Костю Соколова. Тот в полудреме чему-то улыбался. Рядом лежала увесистая связка украденных книг с золотым тиснением на корешках. В руках Константин осторожно держал небольшую черную книжицу, на обложке которой четко
“Да что ж это такое, в самом деле? Зачем все это? — в ужасе подумал Караваев и резко ударил по тормозам.
Соколов, очнувшись, испуганно спросил:
— Ты что это, Федор? Что случилось? С машиной что?
— Да ничего! — резко сказал Караваев. — Откуда? — кивнул он на книги.
— От верблюда, — полное лицо Соколова расплылось в довольной улыбке.
— Из… фонда? — не поверив, спросил Караваев.
— А то откуда же? Пока ты там мучился да отнекивался, я кое-что разнюхал. Хо-о-рошая, знаешь, избушка, фонд этот, зо-ло-тая, — лет на сто хватит. Я как увидел ее прелести, едва с ума не сошел! Клад в энной степени. А этих хранителей можешь не бояться, если бы они могли что-нибудь с нами сделать, не устраивали бы этот идиотский суд.
— Как ты оказался возле избушки?
— Выследил, конечно. — Соколов снова ухмыльнулся. — Узнал твое расписание и поехал, Борька подбросил, не зная, куда и зачем везет.
— Но ведь суд, Костя… — простонал Караваев. — Ты понимаешь, о чем шла речь? Не о нас — о жизни на Земле! И фонд этот создан на случай, если…
— Слушай, Караваев, не бузи, надоел.
— Но суд… Неужто он ничего тебе не дал? — в голосе Караваева прозвучало отчаяние. — Или горбатого могила исправит?
— Су-уд! — издевательски протянул Соколов. — Этот суд, Федя, для нас не указ. Кто они такие? Чужие твари, неизвестно для каких целей построившие этот… фонд, откуда тебе известно, что они бескорыстны? Чушь, нет в мире бескорыстия и честности, все потихоньку тянут к себе, такова человеческая природа, и никаким пришельцам ее не переделать. Понял? Забыл, что ли, свое высказывание: “Все, что плохо лежит, — мое”? Я его на всю жизнь запомнил, Федя. Молодец! Голова у тебя на месте, варит! Кстати, я там такой раритет, Федя, раздобыл, что ты свои волосы последние на голове вырвешь! Смотри, — Соколов потряс перед изумленным Караваевым черной книжицей. — Догадываешься, что это?
— Не очень, — только и ответил Караваев.
— Читай, книголюб. — Соколов сунул ему книжку.
Строки надписи поплыли у Караваева перед глазами после того, как он прочитал: “Дело № 1 о воровстве жителем планеты Земля Караваевым Федором Ивановичем из Всегалактического культурного фонда книг и картин с корыстными целями”.
Ростислав Мусиенко
ОТСТУПНИК
Бухгалтер Федор Тихонович аккуратно семенил улицей провинциального городка Черновки, имея в авоське две бутылки молока. Время от времени приветливо здоровался с прохожими, вежливо приподнимал шляпу, поблескивая круглой лысиной. Круглым, добрым было и все его лицо, яблочками выступали щеки, особенно, когда бухгалтер, повстречав знакомого, расплывался в застенчивой улыбке, приговаривал: “Рад, рад видеть в добром здравии, Петрович… как, еще на больничном?.. А знаете…” — и принимался основательно обсуждать рецепты траволечения, в которых Петрович мнил себя немалым знатоком. Вообще Федор Тихонович изумительно быстро находил общий язык с людьми, будь то известный Володька-пьянчужка или наезжающая знаменитость, кандидат наук Сергей. Родители последнего соседствовали с квартиродателями бухгалтера и не единожды дивились, что общего может иметь такой предупредительный, уступчивый человек с завсегдатаем пивбара Володькой. Федор Тихонович неловко помаргивал, оправдывался:
— У каждого, знаете ли, что-то за душой… — и добавлял простодушно: — Тяжело, конечно, найти.
Такая терпимость вызывала у охотников посудачить некоторые гипотезы касательно прошлого скромного бухгалтера. Тем паче переехал Федор Тихонович в Черновки из столицы, где, по слухам, работу имел попредставительней, чем на местном пищекомбинате. Однако же за месяц, прошедший после его появления, бухгалтер стал настолько неотъемлемой особенностью местечка, что пересуды угасли сами по себе. Да к тому же и в двух
Вот и сейчас бухгалтер, миновав очередного знакомого, успел при этом с неподдельным интересом узнать об успехах внучки в гимнастической секции и чинно приближался к своему проулку. Оставалось обойти квартал новостроек. И тут Федор Тихонович случайно заметил, что на девятом этаже малыш лет трех перевесился через перила балкона и сучил ручонками, доставая пестрый, лопотящий на ветру платок. В одно мгновение соскользнул и мягким цветным комочком полетел вниз. Федор Тихонович, приседая, как наседка, растопырил руки, оцепенел. Малыш упал в невысокую клумбу, не двигался… Бухгалтер медленно выпрямился, руки тряслись. Вытер взмокревшее лицо. Сверху донесся женский крик. “Поори, поори, дурища”, — буркнул негромко Федор Тихонович. Негнущимися ногами подошел к телефонной будке, набрал номер “скорой”: “Там мальчик, с девятого этажа… Федор Тихонович, бухгалтер пищекомбината… На проспекте, дом… семнадцатый… Да живой, выезжайте, конечно…”
Подобрал на тротуаре авоську с молоком, неспешно перешел улицу. Люди уже сбежались. Малыш лежал, раскинувшись, казалось, спит. “Вы его не трогайте, — солидно объяснял кто-то. — Были случаи”.
Бухгалтер, удивительно ловко орудуя плечом, протолкнулся ближе, наклонился над ребенком. Малыш неожиданно открыл глазенки, сказал:
— Дя-дя…
Федор Тихонович живо подмигнул. Уже всполохнулась сирена “скорой”, кучка людей превратилась в толпу зевак, и бухгалтер едва выбрался из давки, опасливо прижимая к животу бутылки. На следующий день пришелся выходной, и Федор Тихонович с Маней затеяли уборку. А затем бухгалтер, еще недавно закоренелый холостяк, решил кое-что постирать. Маня тихо улыбалась, хозяйничая возле плиты. В этот ласковый час в дверь требовательно постучали, уверенный голос спросил: “Эй, хозяева есть?” Федор Тихонович неловко принялся вытирать руки. Корреспондент газеты местного значения Вася Шустров ворвался в их тихое жилище, как цунами в рыбачью заводь. “Ну ты послушай, старик, — не успев познакомиться, обращался он к бухгалтеру. — Ну это ведь!..” Подходящего слова, как это случалось нередко, подобрать не сумел и вместо этого от души хлопнул Федора Тихоновича по спине, поскольку тот боком отступал к гостиной. Бухгалтер болезненно сморщился, и газетчик переключился на хозяйку: “Ма… Марина?.. Что вы, зачем — по отчеству, мы же по-простому. Зовите меня Вася…” Подарив ей одну из своих фотогеничных улыбок, Шустров загнал в угол бухгалтера и, по-братски полуобняв, доверительно понизив голос, загудел:
— Ну, знаешь, старик… Это же колоссально, завтра шеф дает две колонки… Так он, значит, с девятого летел?
— Шеф? — спросил Федор Тихонович, бессмысленно моргая. Одновременно он попытался осторожно улизнуть из объятий, но Вася продолжал настаивать:
— Пацан с девятого летел?..
— Говорили, с девятого, — тихо сказал Федор Тихонович. На лысине его начал выступать пот.
— Старик!.. — возмущенно отшатнулся Вася. — Ну, понимаю, скромность, скромность… Не растерялся, позвонил первым — ну, молодчина… Слушай, ты мне фактажик дай, старик, понимаешь?.. Ну, детали там. Мать тебя благодарила?
Бухгалтер замялся, проговорил что-то невыразительное. С ним, похоже, произошла разительная перемена, привычная общительность исчезла бесследно. Вася еще долго дергал его, тормошил, выспрашивал.
Федор Тихонович кряхтел:
— Да так… Просто падал, да и все…
— Послушай, просто — не бывает… Стремительно, отвесно, стремглав — вот это дело, это стиль! — Вася живо черкал что-то в блокноте. Бухгалтер обреченно кивал. Таким примерно способом Шустров за четверть часа выдавил из Федора Тихоновича несколько однозначных реплик, шлепнул обложкой блокнота.